Трудная любовь

От Гели убежал в тундру, на берег реки. Все. Конец воспоминанию. Валю, «голубую кровь», ждал, но она не приехала. Юлю уступил мужу. Анку оставил, не выдержав ее «пристрастия к зеленому змию», «начавшейся агонии».

Я не моралист и не собираюсь читать Ленеславу проповедь о добре и зле. Жизнь складывается по-всякому, и только ханжи уверяют, что ее нетрудно выстроить по заранее утвержденным образцам. Не зря мудрый народ куда чаще поет о разлуке и любовной беде, чем о супружеском благополучии. Но в том-то и глубина любви, что ее не обрывает разлука – даже постоянная, без всякой надежды на встречу. Любовь надолго переживает так называемый «роман», а порой живет и без него. Любовь – это не «будь счастлив со мной». Это просто «будь счастлив». Без всяких дополнительных условий. Как в лучших, может быть, строчках Пушкина:

Я вас любил так искренно, так нежно,

Как дай вам бог любимой быть другим.

Пожалуй, не будет большой натяжкой сказать, что любовь ко всему прочему еще и добровольно взятая на себя ответственность за судьбу другого. Когда жены декабристов через всю Россию ехали в Сибирь к мужьям, у некоторых из них период романтической страсти уже кончился. Но ответственность за судьбу любимого человека осталась...

Ответственность делает нашу жизнь тяжелей, но и богаче. Без нее наша «память сердца» становится не домом, где живут любимые, а шкафом, где выставлена коллекция собственных ощущений...

Что теперь с вашими женщинами, Ленеслав? Радуются? Страдают? Нуждаются в помощи? Почему в вашем письме об этом ни строки? Не хочется говорить обидного, но боюсь, Ленеслав, за вашим ярким письмом стоит не «священное чувство» (ваше определение), а четыре довольно, рядовых «романа». «Одновременный удар двух сердец» обычно оставляет в жизни след более заметный...

Показал эти письма знакомой студентке и попросил поделиться мнением. Без всяких наводящих вопросов. Девушка прочла, минуту молчала, а затем высказала мысль, для меня предельно неожиданную, а для ее восемнадцати лет прямо-таки фантастическую. Глядя поверх моей головы, она задумчиво произнесла:

– По-моему, им всем надо погрузиться в быт и любить друг друга.

Я опешил. То есть как в быт? Зачем в быт? Ведь известно, что любовь и быт – непримиримые враги, что именно о проклятый, убийственный быт разбиваются одна за одной любовные лодки. Я уже готов был вступить в спор со своей собеседницей, но вдруг вспомнил, что во взглядах на любовь моя студентка не одинока – у нее есть, по крайней мере, один союзник, причем достаточно серьезный. А именно Лев Николаевич Толстой.

В самом деле, вспомните, в какой глубокий, непричесанный быт погрузил писатель любимейшую свою героиню Наташу Ростову. Уж ей ли он не желал счастья! Желал и настаивал в эпилоге романа, что Наташа счастлива, и не вне быта, не вопреки быту – именно в быту.

А чтобы мысль его нельзя было облегчить и пригладить, писатель, жестокий в поисках правды, выбрал самые беспощадные, самые натуралистические детали: «Она дорожила обществом тех людей, к которым она, растрепанная, в халате, могла выйти большими шагами из детской с радостным лицом и показать пеленку с желтым вместо зеленого пятна, и выслушать утешения о том, что теперь ребенку гораздо лучше».

Вот какой быт – до пятен на пеленках!

Классики тоже не боги. Соглашаться с любым их утверждением не обязательно. Но задуматься всегда стоит. Разве не говорим мы сами, что любовь проверяется в испытаниях? Не клянемся делить с любимым человеком все трудности? Не стремимся взять на себя большую часть его ноши?

А если испытание сложнее, трудность суровее, ноша тяжелее, чем быт? Так, может, в этом и заключается истинная проверка любви – не просто пройти рядом сквозь быт, но и сделать его тягости радостями?

Да, любовь, ограниченная бытом, убога. Но любовь, боящаяся быта, ненадежна. И кто знает, какая картина больше достойна стать ее символом: он и она, обнявшиеся на набережной в лунную ночь, или двое, неторопливо моющие посуду после позднего ужина? Женщина у кухонной раковины, мужчина рядом с посудным полотенцем в руках...

Не верьте сказке про Золушку – ее туфелька была обыкновенной, кожаной. Просто держал ее в руках влюбленный принц. А все наши любимые ходят в хрустальных башмачках...

Десятиклассник спрашивает: «Ну, а все-таки, что же это такое – любовь? Есть у нее какие-нибудь законы? Или, как поется в одной арии, «ее нельзя никак поймать»? Человеку шестнадцать, а его на теорию потянуло. Впрочем, по-своему, пожалуй, он прав: еще год или месяц – и все на свете теории будут для него бесполезны.

В самом деле, что же она такое – любовь?

Вечная «терра инкогнито», земля неизвестная, где каждый новый житель планеты, хочет он того или не хочет, – первооткрыватель, поневоле Колумб? Может, искусство, где все по вдохновению? Или все же наука, у которой свои законы, своя система исследований и методика побед? Пожалуй, и то, и другое, и третье. Новичок, например, всегда Колумб. Откуда ему знать, что за горизонтом? Материк или мель, почет или кандалы, всемирная слава или смерть в нищете? Будущее для новичка закрыто. Увы, редко, почти случайно натыкается он на свой Сан-Сальвадор.