Тост Рембрандта

Они просто боялись взгляда Сикстинской мадонны», вместившего огромный мир глубоких человеческих переживаний, тот «молитвенный ужас», который был отмечен Гете и который русский художник Крамской назвал «портретом того, что думали народы >; они боялись той благородной искры, которую веками высекает в душах людей столкновение добра со злом, доверия с лицемерием, правды с ложью, столкновение, так красноречиво переданное Тицианом в его «Динарии кесаря»: они боялись и «Спящей Венеры» Джорджоне, каждой линией прекрасного тела поющей о мире, покое, душевной чистоте; боялись они и жизнеутверждающего тоста Рембрандта...

И как неугодные фашизму люди были перед войной упрятаны в концлагеря. так и шедевры Дрезденской галереи были сосланы в ссылку. Пока еще в ссылку...

А в обители муз – Цвингере, великолепном архитектурном ансамбле, созданном блистательными зодчими нескольких поколений, появились люди в коричневых френчах и блестящих сапогах. Мало что понимающие в искусстве. они учили сотрудников музеев говорить «хайль Гитлер» вместо привычного «гутен морген» и доносить на «неблагонадежных». Всеми делами культуры лично заправлял гаулейтер Саксонии Мучман, одна из зловещих фигур гитлеровского окружения.

Это он в начале 1945 года, взволнованный советским наступлением, отдал приказ о проведении секретной «операции «М» – вывозе всех художественных произведений, находящихся в хранилищах восточнее Эльбы, в тайники. расположенные к западу от нее. Приказ надлежало выполнять, несмотря на предостережение референта по вопросам искусства в министерстве народного просвещения земли Саксония профессора Фихтнера, тоже ярого нациста, но больше смыслящего в музейных делах. «Каждая перемена места хранения вредит произведениям искусства, – писал он в «строго секретном докладе». – Многие из них вообще не переносят перевозок. Два раза перевезти такую картину – это все равно что один раз сжечь ее».

Но гаулейтера больше всего мучила «опасность» того, что картины могут попасть в руки советских людей.

Если бы гаулейтер интересовался историей опекаемой им галереи, он бы знал, что однажды русские уже были в Цвингере. После победы союзных войск над Наполеоном, освободившей Дрезден от французов, генерал-губернатором Саксонии был назначен русский генерал-майор Репнин.

Этому также предшествовала эвакуация картин из дрезденских музеев. Репнин же упорно добивался их возврата в Дрезден, во-первых, потому, что «вообще порядок требует, чтобы вещи, принадлежащие здешним собраниям, были сюда возвращены и поставлены под надзор сведущих хранителей», а во-вторых, желая сокровища искусства как можно быстрее выставить для обозрения возможно большей части населения, «так как это способствует распространению полезных знаний, успехам науки и искусства и воспитанию хорошего вкуса».

Однако, думается мне, знай гаулейтер и эти слова и схожие с ними. которые будут сказаны другим русским генералом в мае 1945 года, здравый смысл вряд ли взял бы верх над нацистским рвением.

А начальник советской военной администрации земли Саксония генерал Дубровский сразу после Победы скажет следующее: «Советская Армия сделала своими трофеями много пушек, танков и самолетов и другие военные материальные ценности. Но художественные сокровища, принадлежащие другому народу, она не рассматривает как трофей. Мы спасли бесценные художественные произведения от гибели, мы приведем их в порядок, сохраним и передадим немецкому народу, когда будет заключен мирный договор».

Мучман же, всегда пугавший работников музеев «варварством» русских, в январе 1945 года во всеуслышание заявил, что они «получат здесь смерть, голод и крыс».

«Операция «М» шла полным ходом. Ссылка картин заменялась концлагерями – холодными, сырыми, совершенно не приспособленными для хранения произведений искусства, спешно найденными тайными убежищами.

Заявление гаулейтера Саксонии удивительно совпадало с приказом Черчилля – стремительно наступавшая Советская Армия должна была войти в мертвый город.

В ночь с 13 на 14 февраля 1945 года английские и американские летчики при свете сброшенных с парашютами осветительных ракет увидели под крыльями своих «летающих крепостей» спящий Дрезден. Дворцы, театры, церкви, знаменитые памятники «Флоренции на Эльбе», четко очерченный прямоугольник зданий Цвингера... Вниз полетели бомбы. Создававшееся в течение многих столетий было превращено в руины за 56 минут. В результате жестокой, не оправданной никакой военной необходимостью бомбардировки погибло около 300 тысяч человек.

И только на репродукциях можно теперь увидеть знаменитых «Каменщиков» Курбе. Никто никогда уже не посмотрит их в подлиннике. И никто не сможет сделать лучшую репродукцию. Картина погибла в ту ночь в огне дрезденской бомбежки, разделив участь почти двухсот других полотен галереи.

Такая же судьба была уготована всем остальным шедеврам. Артур Грефе, который в нацистские времена в качестве руководителя отдела « Искусство и культура» в правительстве земли Саксония был ответственным за дрезденские художественные сокровища, 13 января 1954 года в западногерманской «Штуптартер цайтунг» признал: «Если бы во время немецкой катастрофы в мае 1945 года секретный приказ Мартина Мучмана, тогдашнего государственного наместника Саксонии, был приведен в исполнение, то известная всему миру «Сикстинская мадонна» Рафаэля и многие художественные творения Рембрандта, Рубенса и других не существовали бы больше. Осознание краха в те дни нашло свое выражение в приказе взорвать эти неповторимые произведения искусства, чтобы они не попали в руки приближающихся русских».

Что ж, это вполне соответствовало «духовному завещанию» Геббельса, который в одной из своих последних статей писал: «Если мы принуждены будем уйти, мы хлопнем дверью с таким треском, который потрясет человечество до конца его дней».

...Как-то в одном из московских, музеев, воспользовавшись присутствием в кабинете его директора всех заведующих отделами, я попросил их представить ситуацию, в которой они могли бы спасти лишь по одному произведению из своих фондов. «Что бы вы стали спасать?» – я хотел получить ответ на вопрос о «самых-самых» ценностях этого собрания.

Хранящаяся у меня магнитофонная запись того «совещания» напоминает гвалт первоклассников во время перемены. Перебивая друг друга, возмущаясь и негодуя «чудовищным экспериментом», кандидаты и доктора искусствоведения отстаивали «право на спасение» чуть ли не каждого экспоната.

Я вспомнил об этом, стоя перед туннелем у Гросс-Коты, который в документах «операции «М» обозначался как место «Т».

Узнав о приезде советских журналистов, сюда пришел шлифовальщик алюминиевого комбината Рольф Шмидт, который мальчишкой бегал по этим местам, не ведая, конечно, какую роль им суждено будет сыграть в последние месяцы войны. Рабочий возмущенно говорил о преступных действиях нацистов, поставивших на грань жизни и смерти судьбу бесценных творений искусства... А я подумал еще об одной искалеченной фашизмом судьбе – о судьбе тех немцев, отравленных фашистской идеологией, запуганных и запутавшихся, но все же где-то в глубине души оставшихся рыцарями или хотя бы подлинными ценителями искусства... Каково было им не в шутку, а с ужасающей реальностью видеть приближающуюся гибель их любимых произведений... Что могли они сделать?