Тост Рембрандта

Но часом раньше нашей беседы в одном из залов галереи я подошел к долго стоящим у «Сикстинской мадонны» совсем молодым людям и задал один вопрос: что они знают об истории этого рафаэлевского шедевра? Молодожены из Веймара, будущие педагог и технолог, студенты Христине и Эрхард Арнольд помнили и темный туннель Гросс-Коты и светлый день возвращения картины в Дрезден...

Это был действительно светлый и радостный день для немецкого народа. Глава правительственной делегации ГДР, прибывшей на торжественный акт передачи картин Дрезденской галереи, заместитель премьер-министра и министр иностранных дел Лотар Больц в августе 1955 года сказал: «Быть может, не немцу даже трудно представить себе все, что означает это событие для немцев. ...В последние месяцы войны многие немцы потеряли надежду, что картины Дрезденской галереи удастся спасти, считая, что они пропали во время бомбардировки Дрездена американской авиацией. Тем больше была радость при вести, что

картины спасены Советской Армией от гибели, что они вывезены из штолен, где им угрожало разрушение от сырости, что им обеспечена надежная охрана от всяких случайностей. ...Когда было опубликовано сообщение, что Советское правительство решило передать картины Дрезденской галереи ГДР, воодушевление охватило немцев при этой вести, тем более что сокровища возвращаются на родину после большой работы, проделанной советскими специалистами по их реставрации, возвращаются в великолепном состоянии». Великолепное состояние картин, реставрированных в Москве, были вынуждены признать искусствоведы многих стран мира. Я пишу «были вынуждены» потому, что далеко не всем было по душе это признание.

...В подмосковный Солнечногорск мы приехали, чтобы встретиться с человеком, имя которого, пожалуй, чаще других слышали в рассказах сотрудников Дрезденской галереи, с кавалером серебряного ордена ГДР «За заслуги перед Отечеством», почетным гражданином Дрездена, известным советским художником-реставратором Степаном Сергеевичем Чураковым.

В мае 1945 года капитан Чураков на старом, потрепанном «Дугласе» вылетел из Москвы в столицу только что поверженного «третьего рейха» с документом, в котором указывалось, что он «командируется в г. Дрезден для выполнения специального задания». Груз с собой капитан вез достаточно странный для того времени – рыбий клей, маленький утюжок, воскосмоля-ную мастику, папиросную бумагу, кальку, скальпели, кисти, флейц, бинты и марлю... Все это было необходимо ему, вылетающему в составе специальной бригады Комитета по делам искусств при СНК СССР, для оказания первой, экстренной помощи картинам Дрезденской галереи, которые, как уже было понятно, в этом крайне нуждались.

В пасмурный день нещедрого на солнце нынешнего лета мы вместе с хозяином просматриваем его «дрезденский архив». Документы, записки, фотографии... Одну из них Степан Сергеевич откладывает в сторону – обычный снимок мирно беседующих за чашкой кофе людей. Судя по одежде, снимок послевоенный.

– Да, это нас сфотографировали в ГДР уже после возвращения дрезденских картин на родину, – подтверждает Степан Сергеевич и с внезапной, не залеченной годами обидой в голосе продолжает: – И вот этот господин, как он назвался, западногерманский искусствовед, – Чураков показывает на благообразного, пожилого человека на снимке, – усомнился тогда, что мы смогли справиться с перевозкой и хранением самой драгоценной картины Дрездена – «Сикстинской мадонны». «Она была вами разрезана на несколько кусков, а потом склеена», – стал утверждать он. Не выдержал я тогда,

заставил его отставить кофе и пойти со мной в зал, где была выставлена «Мадонна». Достал лупу – смотрите, говорю, ищите, где швы от склейки, где следы порезов... Крыть-то ему нечем. Ухмыльнулся он, даже по плечу меня попытался похлопать: «Не горячитесь, мол, это ведь политика».

...Большой серый ящик, в котором по предположению могла быть «Сикстинская мадонна» Рафаэля, везли из каменоломни поставленным на ребро в кузове грузовика. Стоящие по трое с обеих сторон солдаты всю дорогу придерживали его руками. В батальоне Перевозчикова, куда он вначале был доставлен, около ящика тут же встали часовые, держа к ноге винтовки с примкнутыми штыками. Ящик не вскрывали до прибытия из Москвы специалистов. И когда наступила эта торжественная минута, Наталья Ивановна Соколова переписала всех присутствующих там.

Не могу сейчас не привести имена простых советских солдат 164-го батальона 5-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта, снявших пилотки перед Красотой, когда из ящика была извлечена «Сикстинская мадонна»: Конон Захарович Черныш, Иван Васильевич Бегун, Николай Никифо-рович Шифцов, Никита Максимович Пашко, Иван Васильевич Остафчук, Федор Тихонович Семенов, Иван Мефодиевич Синепос, Порфирий Яковлевич Мудрейко; на часах в тот миг, 27 мая в 12 часов 30 минут по московскому времени, стояли Василий Дмитриевич Ливанов и Даниил Иванович Морозов.

Затем картину обернули в белую чистую бумагу и мягкую фланель, потом в клеенку, а ящик внутри также обили клеенкой. Снаружи ящик был снова обит клеенкой, а чтобы она не порвалась, сверху еще обшили фанерой. На ящике были сделаны амортизаторы, предохраняющие картину от толчков. На специально оборудованной платформе с покрытым несколькими слоями толя навесом драгоценный груз в сопровождении охраны и специалистов был благополучно доставлен в Москву.

И когда грузовик с «Мадонной» въехал во двор Государственного музея изобразительных искусств имени Пушкина, сын и внук потомственных цалехских «богомазов», которые полтора века назад отправляли по просьбе великого Гете образцы своих икон в Германию, знаменитый художник Павел Корин первым вышел навстречу и снял шляпу. Все последовали его примеру – стоя, торжественно встретили прибывшие издалека картины, нуждающиеся в их помощи.

...Вот такой была «политика» советских воинов и специалистов по отношению ко всем картинам Дрезденской галереи, обнаруженным в многочисленных тайниках. Хочется пересказать один эпизод, записанный очевидцем, младшим лейтенантом Леонидом Рабиновичем, впоследствии известным под писательским псевдонимом Волынский.

...Чтобы поднять найденные картины наверх из заброшенной известняковой шахты Покау-Ленгефельд, еще одного мрачного каземата, в котором они были погребены, саперы батальона Перевозчикова привели в порядок ветхий, полуразвалившийся примитивный подъемник. Придирчиво проследив, как прикрепленная к тросу тележка – квадратный щит с невысокими бортами – медленно сползает вниз под равномерное поскрипывание лебедки, комбат остался доволен. Там, на дне провала, тележку, в свою очередь, стал осматривать Чураков. Не удовлетворившись, как видно, осмотром, он влез в нее и махнул пилоткой – поднимай! – решив на себе проверить надежность сооружения, прежде чем доверить ему картины.

– Ну что, Фома неверующий? – встретил его несколько обиженный недоверием комбат.

– Что поделаешь... Семь раз проверь, – смущенно ответил реставратор. – Дело такое...

И это тоже «политика». Политика отношения к своему долгу.

Но известна и другая политика, в силу которой многие на Западе до сих пор не знают об эпопее спасения дрезденских шедевров. Та же политика, которая чуть не привела к безвозвратной утрате жемчужин общечеловечег ской культуры.

Я долго не мог понять, почему главные сокровища дрезденских музеев были эвакуированы из них в 1939 году, еще до начала войны. Ведь гитлеровские стратеги, планируя блицкриги, отнюдь не думали вести военные действия на территории Германии, и маршал авиации Геринг надменно хвастался, что ни одному вражескому летчику не удастся сбросить хоть одну-единственную бомбу на немецкий город. Откуда же такая «сверхосторожность» по отношению к произведениям искусства, так не вяжущаяся с последующими действиями нацистской верхушки?

И только после многих бесед, изучения документов и воспоминаний понял для себя: гитлеровцы тревожились не о судьбе творений великих мастеров прошлого, они беспокоились за «благонадежность» тех, кто мог соприкоснуться с подлинным, высоким искусством народов мира, которые они объявили неполноценными.