Это было несколько лет назад.

Я готовил работу о творчестве Тютчева. Мне хотелось доказать, что вопреки широко распространенному мнению поэзия «царедворца» и «чистого лирика» прогрессивна. Всего внимания, всей фантазии требовала эта увлекательная работа. Почему-то потребовала она и поездки в старый дом деда.

Угрюмый, почерневший от времени дом в пристанционном предместье почти не изменился. Только не замечал я прежде его причудливой планировки, этих запутанных переходов, этих темных чуланов. Да, дом не изменился. Зато сад... Старый сад, гордость деда! Те же руки, что полвека назад бережно высаживали хрупкие деревца, ударили топором по стволам красавиц сосен, и пошел сад на дрова в страшные военные зимы... Несколько берез да кусты черемухи роняли последние листья на грядки с торчащими кое-где капустными кочерыжками. В тени у забора лежал нерастаявший первый снег.

Что привело меня сюда? Детские воспоминания о томике Тютчева — полуреальные, полувымышленные воспоминания? Я и сам не знал, зачем нужно было посещение этого дома для моей работы, но чувствовал, что иначе мне не подняться в ней до страстности, до публицистичности...

Деда и многих других, связанных с этим столь знакомым мне домом, давно уже не было в живых. Теперь здесь обитала старая-престарая старуха, какая-то отдаленная родственница деда. Никто из моих близких не знал ее хорошо. Было старухе на вид не меньше сотни лет. И вот я ее гость.

На столе отдувается старинный самовар, состоящий сплошь из архитектурных излишеств. Он посвистывает, всхлипывает, и так уютно пить из него чай со старым, засахаренным, но душистым малиновым вареньем. Хрустальная сахарница с отбитой ручкой, тяжелые стершиеся серебряные ложечки в стаканах, зеленый медный подсвечник... Глубокая старина! Что я ищу здесь? И что найду?

Большой сибирский кот лениво потянулся в низком старинном кресле — и пушистый клубок ниток, бесшумно спрыгнув на пол, стянул за собой едва начатое старухино вязанье. Под вязаньем открылся переплет книги — массивный коричневый переплет издания прошлого века. Томик Тютчева!

Снился он мне или существовал на самом деле? Такой же переплет, такой же формат... Нет, это оказался Аксаков. Но теперь я уже на сомневался — книга была из библиотеки моего деда. Значит, память не ошиблась? Значит, это не позднейшие домыслы фантазии?

...Волшебные впечатления раннего детства! Что может изгладить их в памяти? Я редко гостил в доме деда, не помню подробностей жизни в нем, но одна картина запомнилась навсегда.

Маленькая полутемная комнатка на верхнем этаже до потолка заставлена книгами в добротных переплетах, так что нигде не видно стен. В глубоком кресле сидит дед, высокий, прямой, в железных очках, и читает, далеко отставив книгу. А я, шестилетний мальчишка, примостился рядом на скамеечке и рассматриваю толстенную книжку с картинками...

В комнате стоял особый запах, запах книг. В ней невозможно было говорить громко. И я отчетливо помню: если прислушаться, оторвавшись от картинок, тишина в этой комнате тонко звенела, переливаясь едва уловимой плавной мелодией. Там, в полутемной комнате деда, и научился я ценить книгу, любить слово. Там впервые столкнулся с поэзией Тютчева. Внизу, на этажерке, мне попалась книга с дарственной надписью. Шестилетний грамотей, слишком рано познавший науку складывать буквы в слова, я с трудом разобрал неровный старческий почерк: «Многоуважаемому Ивану Аксентьевичу — глубоко преданный Тютчев». Вдвое перегнув тяжелую книгу, чтобы удобней было нести, я помчался наверх к. деду. Дед больно схватил меня за руку и, осторожно разжав мои пальцы, отобрал книгу.

— Что ты делаешь! Разве можно так...

Руки его тряслись. Он посадил меня к себе на колени и. объяснил, что надпись на титульном листе сделана рукой самого Федора Ивановича Тютчева и что книга эта — величайшая драгоценность. Дав книге самой раскрыться там, где она, видимо, привыкла раскрываться, он торжественно прочел, не глядя в текст:

Взойдешь ли ты когда свобода,

Блеснет ли луч твой золотой?..

— Ты понял? — спросил дед.— Не понял, где тебе!

Дед поставил меня на пол, легонько подтолкнул сзади, и я убежал в сад, в тенистое царство длинноствольных сосен и непролазных зарослей лесной смородины. Иные впечатления переживал я в саду, может быть, более сильные. Но стихи, прочитанные дедом, запомнились.

Так было в далекие годы детства...

А может, и не было? Может, все это я придумал позднее, глотнув чрезмерную дозу художественной литературы и вспоминая потом как бывшее, сам поверил в красивую выдумку: и в стихи, и в томик Тютчева, и в таинственную библиотеку деда? Таинственную, потому что уже в десятилетнем возрасте я вновь побывал в этом доме, и притемненная комната оказалась тесной каморкой с грязными стенами, стояли в ней две этажерки с двумя десятками книг — и ничего романтического, ничего загадочного!

Вот что было в далекие годы детства.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.