Один раз поздно вечером иду из школы по Патриаршим прудам. Шумно. На катке духовой оркестр играет. И вдруг кто - то меня хватает за руку. Смотрю: Тамарка, бледная вся и почему - то в платке. Как Катюша Маслова. Я ей стала рассказывать про школьные дела, про пушкинский вечер. Она молчит и как будто не слушает. Ну, думаю, плохое настроение, надо что - нибудь смешное вспомнить. Стала рассказывать, как Петька Ковалев спутал слова Дмитрия Самозванца: «И шутает и вьется и шипит, змея, совсем змея...» А она улыбнулась презрительно и говорит:
- У меня ребенок будет. А потом заплакала.
Я ее утешаю, ведь это очень хорошо, что ребенок, и интересно даже. А она вдруг как огрызнется:
- Что ж хорошего - то? Что с ним делать - то буду?
Я ей говорю, что в колясочке возить, мыть его. Ну, а когда вырастет, - читать учить. А она притихла и будто про себя говорит:
- Да читать - то я его, может, выучу, если до тех пор сама не разучусь.
Я засмеялась: как это она разучится, если все - таки почти восемь групп прошла, а она разозлилась и посыпала и посыпала:
- Ты школьница, ты счастливая, ты дальше будешь учиться, а я с мужем жить не могу. Ему ничего не интересно, он не замечает, в каком я настроении бываю. Думает, жена - и кончено. Туфли мне купил... Придет домой, если гостей нет, газету почитает - и спать. А гости все одинаково говорят: как Файн у Алехина выиграл да про какую - то защиту Нимцовича. Шахматисты проклятые... А жены - про портных. Одна жена - общественница предлагала мне в столовой работать. Мы, говорит, должны помогать нашим мужьям. А я нисколько не хочу никаким мужьям помогать. Мне еще восемнадцати нет. Я, может, сама смогу почище всяких мужей работать... Теперь, Мусенька, у меня ребенок будет. И я просто не знаю, что с ребенком делать. Ну чему я его научу, и как это воспитывать, и вообще я хочу сама чего - нибудь уметь. Мне с мужем скучно невозможно. Тупею я.
Я ей говорю, что все ясно. Если с мужем жить нельзя и он ее за вещь считает, - значит, нужно уходить и учиться.
А Тамарка отвечает:
- Это по - твоему все ясно. Ты думаешь, все на свете, как таблица умножения. Ты, может быть, теперь и развитее меня, но я стала на десять лет старше тебя. Куда мне с ребенком деваться?
Ну я думаю, что с ней спорить, она такая расстроенная, и жалко мне ее ужасно, а от мужа надо уходить, это ясно, конечно. Она помолчала, помолчала, а потом говорит:
- Проводи - ка меня к отцу, он, может, и не все поймет, но обрадуется, что я от мужа ухожу. Он, когда узнал, что я в Ленинграде замуж вышла и учиться бросила, из себя вон выходил. Сама себя губишь, говорит, женятся люди сознательные, а ты еще протоплазма, а он обыватель. Ничего хорошего из этого не выйдет. А тетка заступалась, говорила, что с таким беспокойным характером, как у меня, замуж - самое лучшее. Дура я все - таки... Никто мне не мешал жить правильно. Ску - учно было, все необыкновенного хотелось...
Я ее к отцу отвела. Только зайти постеснялась. А на другой день она сама ко мне пришла и сказала, что отец велел к нему переезжать.
Теперь она поступила на курсы подготовки в вуз. Двухгодичные. И уж заранее страдает, что четыре месяца по декрету пропустить придется. Но очень хочет, чтобы ребенок поскорее родился. Все - таки, говорит, если он у меня будет, не так обидно, что я от вас на два года отстала. Стала очень серьезная, и живот большой, и учиться ей труднее чем раньше. Но она настойчивая, она и с ребенком всего добьется, а вот Клава... Она может раскиснуть. Вот не понравится ей замужем, а она все равно будет терпеть и на жизнь жаловаться, как моя тетя. Ни к чему это, по - моему.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.