Тот переулок их непреодолимо манил, и иногда они приводили с собой ватагу университетских друзей, перед которыми им хотелось похвастаться уникальными предками, последними из рода Мещерских, Шуваловых и Тутолминых, и их уникальным жильем с остатками старинной роскоши («Вообще-то они живут по-спартански, но кое-что сохранилось!»), всякими там медальонами, резными шкатулками, зеркалами в овальных рамках и, конечно же, книгами, множеством книг, и на русском, и на французском, и на английском, и на немецком, — старушки читали почти на всех европейских языках, а Вера Игнатьевна еще и по-китайски. Университетская ватага благоговейно стихала перед рядами книг, и, когда хозяйки усаживали гостей за стол, угощали чаем, пирогом и вареньем, самые любопытные и нетерпеливые спрашивали, видели ли они Блока, встречались ли с Маяковским, помнят ли Северянина и Бальмонта. К их восторгу, оказывалось, что видели, встречались, помнят и могут часами рассказывать и о Блоке, и о Маяковском, и о многих других, чьи имена почти забыты, и у них такой русский язык, какого уже нигде не услышишь, и вовсе они не из бывших, а из будущих и из сегодняшних, и никакие не аристократы, а — русские интеллигенты. Иначе и не назовешь их, прошедших через великое очищение, через бури революции, через гибель и муки и выбравших тот единственный путь, который и был путем всей России.

Представим еще раз лица Александры Евгеньевны, Софьи Петровны и Веры Игнатьевны и дорисуем в воображении последние страницы их судеб. Вера Игнатьевна после войны вернется в театр, станет признанной, заслуженной, увенчанной лаврами, и, хотя Онегина ей больше сыграть не придется, у нее будут другие роли, более спокойные и академические, и критики назовут ее, бывшую революционерку на сцене, хранительницей традиций. Однажды она полетит на гастроли в большой азиатский город и встретит там своего брошенного мужа, который будет непонимающе и удивленно смотреть на нее из партера, пугливо хлопать вместе со всеми и изредка брать бинокль из рук молчаливого соседа, давнего поклонника Веры Игнатьевны. Затем они втроем отправятся в большой ресторан, перестроенный из их маленького ресторанчика, и отпразднуют эту встречу, закажут вина, закусок, попросят поставить на стол цветы и будут долго вспоминать прошлое, и Вера Игнатьевна будет переводить своему поклоннику то, что скажет непонимающе-удивленный китаец. Тем временем далеко в Москве, в переулке с глухими заборами, Александра Евгеньевна, верная привычке самостоятельно за собой ухаживать, склонится над стиральной доской и вдруг почувствует, как мыло выскальзывает из рук, голова кружится и глаза застилает темнотой. Ее отправят в больницу, и Вера Игнатьевна, вынужденная прервать гастроли, едва успеет на похороны подруги. После этого и она протянет всего лишь год, и на стене Дома актера появится траурное извещение с ее фотографией, на которой она будет запечатлена смеющейся, тридцатилетней, только что отыгравшей премьеру. Софья Петровна с трудом переживет эти две потери, станет рассеянной, отрешенной, забывчивой, и вскоре грузовик с брезентовым верхом увезет ее на новую квартиру, она будет подниматься в лифте на двадцатый этаж и видеть мир с высоты птичьего полета.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.