Один из этих «гномов» с майорскими погонами как-то очень по-домашнему докладывает командующему:

– Вот, товарищ Конев, удивительнейшее дело, бесценнейшие вещи. Сверяем по спискам и описям и убеждаемся, никто ничего не спер.

– Как идет работа?

– Да ничего идет. Только жутко трудно тут дышать. Чувствуете, какая атмосфера? Вредное производство. Нам бы, как на химических предприятиях, надо в перерыве сливки давать, ей-богу. – Майор смеется своей шутке, и эхо мрачного подземелья отвечает на суховатый его смех.

– А вентиляция?

– Здесь ее и не было. Видимо, подземелье вырублено в какие-то древние времена. Гитлеровцы только лифт приделали... В соседнем каземате у них старинное оружие и снаряжение. Все эти копья, мечи, латы, шлемы. Не хотите ли посмотреть?

Майор зажигает электрический фонарик, и тот выхватывает из тьмы стоящих вдоль стен пехотинцев и всадников, действительно рыжих от ржавчины, которая в свете фонарика кажется даже кровью.

– А какой мелкий народ в то время был! – шепчет мне на ухо адъютант маршала полковник Соломахин. – На меня и то тут ничего не подберешь. – Полковник маленького роста и довольно щуплого сложения. Мы в Кракове уже удивлялись в замке Вавель, что средневековые воины, которых мы привыкли представлять себе гигантами, были совсем небольшого роста. Железное воинство Кенигштейна как бы подтверждает эту истину.

Уточнив вопрос охраны и эвакуации ценностей, командующий поднимается наверх. Комендант, оказавшийся, как я уже говорил, вопреки своей грубоватой внешности, не только культурным, но и любознательным человеком, интересно рассказывает нам о крепости, которую он досконально изучил, показывает корпус, где сидели французские генералы, кричавшие в окошко «Вив Красная Армия!» и певшие на радостях «Марсельезу», показывает уникальный широкий колодец, выдолбленный в скале средневековыми шахтерами, колодец глубиной более двухсот метров...

Чтобы мы оценили эту глубину и величие работ средневековых шахтеров, он просит нас засечь по часам время и плескает в колодец из кувшина воду. Пока вода эта долетает до дна и пока шум всплеска доходит до наших ушей, проходит шестнадцать секунд.

– Здесь ведь наш Петр Алексеевич побывал. Он не поверил, что колодец так глубок. Достал моток ниток и опустил туда камень. Все вышло правильно. Двести метров.

– Простите, какой это Петр Алексеевич? Кто он?

– Да наш Петр I, его еще Великим величали.

Смотрим все эти диковинки, и фраза, сказанная майором в подземелье каземата, не выходит из ума: удивительное дело, никто ничего не спер. Эта фраза как бы перенесла меня обратно через четыре года войны из этого тайного хранилища сокровищ саксонских королей, из буйной и яркой эльбинской весны в наши Верхневолжские леса, в лютую зиму сорок первого года, в отбитый у противника блиндаж, где так же вот специально на то уполномоченные тогда еще генералом Коневым офицеры инвентаризовали мешок с драгоценностями, попавший к нам тоже самым романтическим путем. Это были ценности, эвакуированные из рижского банка, которые не удалось довезти до Москвы. Поезд разбомбило. И вот восемнадцатилетняя девушка, банковская машинистка, и старик кассир, первоначально не пожелавший эвакуироваться, понесли эти ценности по немецким тылам вслед за отступающими частями Красной Армии.

Прошли пешком более пятисот километров. По дороге разные люди принимали участие в спасении. Мешок не раз переходил из рук в руки и наконец в целости и сохранности был перенесен через фронт. Пораженные этим случаем, мы с корреспондентом Совинформбюро Александром Евновичем стояли перед столом, на котором горкой лежали драгоценности, и слушали, как скучным голосом безрукий банковский служащий диктовал опись:

– Колье белого металла с 35 бриллиантами...

А на двухэтажных нарах лежали трое партизан, принесших эти ценности: девушка с обмороженным лицом и огромными голубыми глазами – на верхней и два парня – на нижней наре. И вот тогда-то и услышал я от офицера-чекиста, принимавшего участие в инвентаризации, почти такую же фразу, а ведь самое удивительное: ничего к рукам по дороге не прилипло, все цело, никто ничего не спер. Теперь все повторялось в иных условиях и в ином, конечно, масштабе.

Я напомнил командующему давний эпизод, происшедший когда-то на Калининском фронте.

– Что-то я это запамятовал, – ответил он. – Ну, мало ли такого было в войну! Золото. Что оно, золото? Красивый металл. Говорил же Ленин, что когда-нибудь им нужники будут покрывать. А вот душа человеческая – это ценность, настоящая ценность.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.