Подкатил студийный «рафик», кинолюд углубился в кинохлопоты, самые, разумеется, важные на свете, Надины же подопечные принялись охорашиваться и заранее волноваться.

Мы решили начать с центрального эпизода. Согласно написанному мною сценарию, одобренному и завизированному, эпизод был такой: Надежда Федоровна раз, другой и третий давала Александру Загуменных старт и все оставалась недовольна. И сбрасывала костюм и сама выходила с ним на дорожку. Я ничего не придумал, так чаще всего и случалось. Только вот чем это должно было кончиться, мы не знали. Снять надо было, как говорится, по жизни.

Надя отложила секундомер, оправила пеструю, лучшую свою маечку, подтянула красивые гольфы. До чего ей хотелось, я понимал, чтобы вся страна увидала, как быстро умеет она еще бегать и ловко, ладно атаковать барьеры. Нетерпеливо попрыгивал на старте Шурик.

И тут режиссер скомандовал: «Стоп». Скомандовал всем: «Отдохните». Обнял меня за плечи, повел в лес погулять.

Он был добрый, мой режиссер. Добрый, ласковый, деликатный, с густой седоватой челкой, которую сейчас теребил и ерошил.

– Стари-ик, – говорил он низким теплым голосом, – старичок, я вот думал всю ночь... Ты только правильно пойми. Надежда Федоровна – прелесть. Ну, чудо. Она мне глубоко симпатична. Но понимаешь, не вяжется. Не склеивается. Не монтируется. Я хочу, знаешь, гармонии. Мы же оба с тобой хотим гармонии. Хотим показать красоту спорта. Пусть Надежда Федоровна... только ты правильно пойми... Пусть как сидела на трибуне, так и сидит. Мы покажем ее лицо. Крупняком. Страсть! И раздумье! А бежит с ним пускай... ну, эта, в очках. Только пусть без очков. Это будет живой барельеф. Это будет эмблема. Юноша и девушка. Символ молодости. Ты согласен со мной, старичок? Нет, ты только скажи, ты согласен? Ты на меня не сердишься? Нет? Нет?

Режиссер – хозяин картины. И они сняли живой барельеф. Летел к финишу, несколько придерживая (по просьбе режиссера) шаг, прекрасный Шурик. Летела с ним рядом Анита, летели за ней ее прекрасные волосы. Летел по обочине, непостижимым образом героически ведя безмускульными руками тяжеленную камеру, астматик-оператор.

А потом режиссер – весь вдохновение – попросил этих двоих, еще не отдышавшись, посмотреть друг другу в глаза.

А потом, когда отдышались, – уйти рядом, плечом к плечу, вдаль. Такая его осенила идея. И оператор запечатлел со спины две стройные фигуры: одна – вся мощь, другая – вся хрупкость. Шурик, войдя, похоже, полностью в роль, даже обнял Аниту, но она отстранилась слегка и просто сплела его пальцы со своими.

Режиссер, наслаждаясь, мотал челкой, похожий на першерона, мучимого слепнями.

Оператор, совсем запаленный, успел сделать и крупный план Надежды Федоровны Кусочниковой, сидевшей на трибуне. Только ни раздумья не получилось, ни страсти. Ровное было лицо. Равнодушное. Каменное.

Вечером состоялась «тарелка». Так, я у нас называют кинематографисты праздник начала работы, когда на удачу будущей картины разбивают тарелку, а потом по этому случаю пируют.

Пировать было решено по соседству с базой, в домике Валентины Степановны, одинокой старухи. Она подрабатывала тем, что стирала и готовила для Надиной группы, у нее же поселили нас. Когда она ложилась, когда вставала, мы не видели. Без устали шаркала низкими опухшими ногами и помалкивала. Разве что предложит, едва разжав губы, стыдясь беззубости: «Может, кашки черной хотите?» (Ее «черная» – гречневая размазня – таяла во рту) или «чайку подать ли?».

Все приготовления к «тарелке» достались ей да нам, мужчинам. Свой выводок Надя повела в парную, по режиму сегодня был их банный день. Мы же по предложению Шурика затеяли пельмени. Порывались было лепить всем коллективом, но только подвязал Шурик бабкин фартук, сел за стол, расставя прочно локти, и взял вилку, чтобы мясо цеплять, мы поняли: больше никому у стола делать нечего.

Дело шло так, что залюбуешься. Не дело – игра, озорные фокусы. На три счета: раз – точно на глазок отмеренная доза фарша ложится на тесто, два – сгиб и узорная каемочка, три – ушко к ушку, конвертиком. Подавай, баба Валя, заготовки, обеспечивай фронт работ.

Мелькали в руках у старухи скалка и тонкий стакан для нарезки кругляшей. Режиссер был откомандирован одалживать у всех соседей кухонные доски и подносы для укладывания готовой продукции, я посыпал их мукой. Оператор курил на веранде, и сердце его, должно быть, обливалось кровью от того, что в горнице мало света, что не может он запечатлеть нашего героя во всей многогранности его натуры.

Словом, когда девицы вернулись из бани, они только руками всплеснули: неужели все это предстоит съесть? «Это чо, – усмехнулся Шурик с горделивой снисходительностью, – у нас в Чижах, если по две сотни на рот не выходит, и за стол не садятся».

Девицы пришли густо-розовые, под капюшонами ветровок повязаны белые платочки до бровей: доярки, скотницы, деревенские богородицы. Режиссер просто ахнул и едва не прослезился на такую милоту. И уж первая порция томилась, исходя паром, посредине стола, и сверкала бутылка шампанского, заранее приобретенная шофером «рафика» вместе с новенькой ритуальной тарелкой.

– Баба Валя! – воскликнула Надежда с видимым возмущением. – Что ж ты, старая, травничку своего пожалела, скупердяйка?

– Да господи, да Наденька, я так считала – режим... – засуетилась старуха.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.