Сюжет для беговой дорожки

– А что, так все тренеры делают. Только они сами не бегают.

Мне показалось, что соломенные волосенки ее мальчишеского ежика встали дыбом, как наэлектризованные.

– Обделяю тебя?

Он остался невозмутим. Ленивый такой, великолепный.

– И меня. И себя. Надо как? Це-ле-направленно. А у тебя – ты сама, да Галка, да Машка, да Танька. Вон Анитка приехала. Вправду, что нитка-Анитка ходит за тобой, как за иголкой, а ты: тю-тю-тю, сю-сю-сю. Какая кулема тебя ни попроси, ту и берешь, добрая душа. Чо, нет?

– Значит, группу разгони, сама бегать перестань, тебе одному все подай?

– Это, – он развел руками с легким, даже галантным полупоклоном, – не нам решать, не рядовому составу. Это вам, Надежда Федоровна, решать. Только вот что... – И «вот что» прозвучало без вызова и подначки, без «чоканья» чалдонского, нарочитого. – Кардиограмму надо тебе снять. Срочно. А то довела себя.

– Не хочет, чтобы ты бегала? – спросил я, когда он удалился.

– Мало что он хочет. Ты мою Аниту видел?

Анита приехала из Эстонии. Там, полагаю, тоже было у кого учиться бегать, но она хотела именно у Надежды Федоровны. А чего хотела, того добивалась, миловидная совушка в дымчатых очках, отличница, упорная по-прибалтийски. Ноги у нее росли, как говорится, из подмышек, прямые золотистые волосы простирались до поясницы, на бегу же походили на реактивную струю. Говорила высоко и распевно, вытягивая гласные и приглушая согласные, но больше молчала, стеснялась. В первый по поступлении день очень рассердилась на старшекурсника, который лез в буфет без очереди, и сказала: «Вы похаб», – имея в виду «нахал». Это вошло в капустники, в институтский фольклор.

Режим, как я понял, Надежда Федоровна устроила себе адский. Институт в большинстве отбыл «на картошку», она же добилась права готовить группу, как выражался Шурик, «целенаправленно» – к зимнему Кубку республики. Она вставала до света, тренировалась одна, потом с подопечными, потом отдельно с ним, а в сумерки снова себе самой учиняла кросс по лесным тропам до седьмого пота. И всюду за ней – впрямь как нитка за иголкой – тянулась верная Анита. Так что Аниту я оценил.

– Ну, и что же Шурик хочет? – спросил я.

– Не поверишь. Жениться на мне. Восемнадцать лет дуболому, а мне?

– Хорош, – сказал я. – Это чтобы у тебя никаких других дел, никаких забот, кроме его дел и забот?

– Говорит – любит, – промолвила она так печально и растерянно, как ни разу я от нее не слышал, как вообще не было свойственно Наде Кусочниковой.

– Ну?

– Баранки гну. Верю. И разрываюсь на части. Хочешь, мои графики покажу? Там подсчитано: сейчас у меня идет функциональный подъем – отлогий, к зиме выйду на платформу, к весне дам резкий пик... А тут он... А тут Анитка... Но он же дурачок, он не понимает: «Прогони Анитку, ты растрачиваешься». А я иначе не могу. И я знаю, я точно знаю, меня на все, на всех хватит!

С утра намечалась первая съемка. Туман взмыл разом, точно занавес, и декорации предстали, как по заказу нашего оператора: за трибуной пестрый, хотя еще крепкий, не облетевший лес, а над ним нежное, усталое по осени, но без единого облачка небо.

Надежда вела разминку группы. Только она одна умела такое затеять. Поделила девах на две команды, бросила им пудовый кожаный медицинбол и стравила в отчаянной потасовке за него. И конечно, сама полезла в самую свалку. Они хохотали до визга и свирепели всерьез, и обливались потом, и пар от них валил.

Шурик, естественно, опоздал: любил поспать. Посидел на заборе, посвистел, а к концу не выдержал, втиснулся глыбою в живой клубок, извлек из него свою наставницу, обессиленную до полусмерти, и легко, в охапке, вынес из этого содома.