Сыновья

Юра с запальчивостью и жаром растолковывал отцу, как плохо быть самым младшим в семье. Старшие братья снимают всегда сладкие пенки, а что достается ему? Облизываться, глядя на них? Выслушивать, как его снисходительно называют малышом?

- Я стану проситься во флот, папа, - сказал он, всесторонне обдумав свое положение. - Как посоветуешь, папа?

По целым часам теперь шушукались они с Давидом о своих делах, бегали в Парк культуры проверять емкость легких на спирометре, щупали друг у друга бицепсы и рассуждали о дозорах, форсированных маршах и подвигах.

... Интерес к военному делу в семье Ронжесов разгорался постепенно, по мере того как уходили в Красную Армию один брат за другим.

Первым проводили Изю. Вместе с другими харьковскими комсомольцами он уехал в 1933 году в погранвойска на иранскую границу. Два года с жгучим нетерпением ждали оставшиеся братья сообщений о поимке нарушителей, о схватках с басмачами. Но флегматичный Изя ничего не писал об этом. Он изредка присылал газетные вырезки, из которых явствовало всего лишь, что он отличный стрелок и лихо рубит лозу.

- Ему некогда писать, - догадывались братья. - Приедет - расскажет.

И когда он возвратился домой, его забросали вопросами.

- Ничего не поделаешь, ребятки, - развел пограничник руками. - Девятому и десятому году, тем действительно пришлось поработать. А на наш, одиннадцатый, не выпало событий. Даже Дурды - Мурды, знаменитого басмача, как раз ликвидировали до нас.

Но как ни кренился старший брат, оказалось, что у него и без басмачей было о чем порассказать.

Он описал прохладные ночи в дозоре, быстрых горных коней, голые, точно сведенные судорогой сучья саксаула.

Он вертелся на стуле, показывая, как командир бросает эскадрон на врага: выхватывает клинок, пригибается к седлу, а кони уже танцуют под седоками и приседают, готовясь к прыжку.

Лица у братьев, располагавшихся полукругом подле обеденного стола, были в этот момент такие, точно они и впрямь готовы ринуться в атаку.

- Ах, подождите, мама, со своими расспросами о еде, - 'нетерпеливо отмахивался от матери второй брат, Лева, уходивший осенью в армию. - Хорошо кормили нашего Изю, хорошо! В Красной Армии иначе не кормят... Нет, ты расскажи лучше, Изя, как вас подняли по тревоге в городе Каахка.

- Красивое название - Каахка! - мечтательно повторял третий брат, Наум, - В нем слышится шум пустыни, журчанье арыков, тупой звук копыт... Извини, я прервал тебя, Изя.

А четвертый и пятый братья - Давид и Юра - сидели в уголке тихо, как дрессированные мыши, потому что им по возрасту еще не полагалось вмешиваться в разговор.

Потом и второму брату, Леве, пришло время сидеть на почетном месте под лампой с красным абажуром и, ловя на себе благоговейные взгляды семьи, рассказывать о полетах: он стал специалистом по аэрофотосъемке.

Третий брат, Наум, вскоре поступивший в авиационную школу, редко наведывался домой, но зато присылал подробные письма, которые прочитывались вслух. Читал обычно отец, торжественно держа руку с письмом на отлете и откинувшись на спинку стула.

В тех же местах письма, где Наум обращался с советами и упреками к Давиду, голос отца начинал заметно дрожать, и он делал многозначительные паузы, чтобы взглянуть поверх очков на виновника раздоров.

Увы, четвертый сын в те дни огорчал семью, и все братья, дорожившие фамильной честью, старались повлиять на него в лучшую сторону.

Никому, кроме Юры, Давид не поверял сумбурных мыслей, которые одолевали его тогда. Похоже было, будто, выйдя из школы, он перешагнул порог невиданно прекрасного дома и его глаза разбежались. Он не знал, в какую, собственно, комнату ему идти. Он потерянно метался из стороны в сторону, боясь прозевать самое главное, самое интересное.