Суд продолжается

- Ты бы лучше, - сказал Крапивный, - подумал над тем, как молодежь проводит время на работе, в лаве, на механизмах. Там решается добыча. После работы каждый знает, что ему делать. Нас интересует уголь, уголь, уголь и уголь. А дворец - что ж? Бездействует профсоюз, его это дело!

Вот стукнула их «комсомолка», а они хоть бы хны. Придется ставить вопрос о наших профсоюзничках на шахтпарткоме.

Я все - таки не понимаю: почему такое пренебрежение к личному каждого молодого горняка? Ведь коммунистическая этика вовсе не отрицает личного. Ведь мы молоды, много нам еще предстоит впереди. Неужели нам не дано культурно веселиться, всесторонне развиваться? Разве музыка Шопена, Бетховена вместо пьяной «сербияночки», хорошая постановка вместо «факиров» и лилипутов - разве все это не явилось бы достойной наградой каждому молодому горняку за его тяжелый и доблестный труд? Почему отдых, развлечение, культурное развитие 800 молодых жизней нашей шахты вынесены за скобки деятельности комсомола?

12 МАЯ 1932 ГОДА. ШАХТА 12/31. ЧАС НОЧИ.

Я ощущаю острую необходимость поговорить. Прямо, в открытую. Но не с кем. А не говорить я не могу. Я принимаю сегодня окончательное решение. Прав ли я, когда решаю?

Сегодня вечером состоялся пленум горкома. Все ребята уехали в город. Я задержался на работе, кончал вруб. Вышел из шахты в шесть вечера. Ребят уже никого не было. Я умылся, пообедал и пошел во Дворец культуры. Долго колесил по лестницам и этажам. Кругом тишина, безлюдье. Со всех дверей мрачно смотрят висячие замки. Юнсекция, физкультсекция, комната ударника, трамживгазета, - нигде никаких признаков жизни. Одни вывески. Зашел в библиотеку - читальню. Под 1000 - свечевой люстрой сидел один человек и читал газету. Он и библиотекарша - два обитателя просторной светлой читальни. Я взял «Герой нашего времени» Лермонтова и ушел в рощу. Не помню, сколько прошло времени. Начало темнеть. Я лег на спину, положил книгу под голову и начал вглядываться в чистое безоблачное небо. Меня заставил вздрогнуть внезапный дикий рев. Я оглянулся. На поляне, за густым кустарником, который прикрывал меня, пылал костер. Вокруг него прыгали, как дикие козы, девки и парни. Как полагается, во главе - Исайка - коногон. Он не стоит на месте, шатается - он пьян. Исайка тянет куда - то Лизу - официантку. Она упирается и хохочет.

- Грей! - командует Исайка.

... Самогон варить -

Надо не доваривать,

Комсомолку любить -

Надо уговаривать!...

Я не мог больше слушать, ушел из рощи. Не помню, как я очутился на второй колонии. Знаю только, что в дом забежал потому, что кругом было темно, а из открытых окон этого дома струились яркие лучи электрических ламп и доносились знакомые голоса. Я открыл дверь. На табурете стоял Рома, статистик из рудсовета. Он держал в руках гитару с красным бантом. Он запевал:

Наш участок да стал ударным -

Золотисто золотой!

Не сдадим мы наших темпов -

Не качай, брат, головой! Все хором подхватывали припев:

В саду, говорят,

В бору, говорят,

Росла, говорят.....

- А, Сенька, какими ветрами занесло? - приветствовали меня. Я стоял неподвижно. Несколько десятков знакомых ребят и девушек сидели за длинным столом, украшенным вином и бутербродами.