К Соколовым меня в свое время привело письмо. Скорее это была коротенькая записка, где автор, человек явно неравнодушный, просил рассказать о судьбе художника Германа Соколова. «Это непростая история. Поверьте, жизнь его может послужить вдохновляющим примером для многих», – писал он под впечатлением пейзажей, которые экспонировались в Выставочном зале ТАССР в Казани. Оставив дела, я поехала на выставку. Даже несведущего в живописи человека могли поразить мастерство и профессиональная техника художника-самоучки. Акварели Соколова, тонкие, прозрачные, написанные чудо как хорошо, невольно волновали. Было в них что-то очень искреннее, идущее от детского первозданного восхищения природой. Причем и тревожные мотивы: лес и поле перед грозой, осенняя распутица, застывший иссиня-багровый закат, – следы душевных бурь художника, – даже эти мотивы говорили и, как мне показалось, буквально кричали о страстном жизнелюбии автора. Скорее всего именно это начало в творчестве художника заставляло вновь и вновь возвращаться к его работам и пристально вглядываться в них, изумляться откровению и щедрости автора. Человека, к которому судьба, природа отнеслись далеко не щедро.

Решение рассказать о Германе Соколове пришло не сразу. Один мой хороший знакомый, художник и журналист, как-то сказал:

– Творчество Соколова... это как упрек всем нам. Это подвиг, иначе не скажешь. Сколько ни собирался написать о нем, не могу... Больно...

Коллеги по перу осторожно отговаривали:

– Ну расскажешь, что Соколов держит кисть пальцами ноги. А что дальше?..

Художник парализован и практически нем с детства. В его творчестве больше крови, пота и боли, физической, душевной, всякой. Но не об этом хочется рассказать. Случаются встречи, когда мир открывается в какой-то первозданной остроте ощущений, когда заново раскрываешь смысл многих устоявшихся понятий.

...Впервые я пошла к Соколовым, чтобы посмотреть домашнюю коллекцию его пейзажей, познакомиться ближе. И не обманулась в своем ожидании увидеть необычно яркую творческую личность. Физическое несовершенство самого художника не воспринималось как несчастье семьи Соколовых, как не показалось подвигом и то, что Герман живет, работает, создает свои картины. Нет, я далека от мысли давать идиллическую картину безмятежного семейного вечера, на который попала невзначай для хозяев. Больше всего боюсь сфальшивить, показаться эдаким бодреньким репортером... Был наспех, но изысканно сервированный чай, готовя который Соколовы исподволь приглядывались ко мне. Разговор, на первый взгляд непосредственный, но все же настороженный. Я понимала, что приход всякого незнакомого человека для них – событие, и потому ни о каком откровении со стороны хозяев не помышляла. Все было вежливо, предупредительно. А я боялась неосторожно коснуться чужой боли. И наше общение поначалу не клеилось.

Некоторую неестественность вечера, мою неуверенность «излечил» сам Герман: показал, как работает. Потом стали вспоминать детство сына, первые его карандашные рисунки, наброски и акварели. Смешные и курьезные случаи из семейной жизни, увлечения, книги, поездки... Заговорили о своей мечте – съездить на море, чтоб Герман, наконец, увидел его красоту («часами, как зачарованный, любуется Айвазовским»).

...За разговором незаметно опускаются сумерки. Всеволод Всеволодович, отец Германа, приносит огромную папку с его работами, включает лампу. Он неторопливо отбирает для просмотра отдельные пейзажи, и по тому, как Галина Александровна просит показать ту или иную, удачную, на ее взгляд, работу, я понимаю, как дорого и знакомо им каждое творение сына.

Герман – пейзажист, прекрасно овладевший техникой акварельной живописи. Писать ему приходится «по кусочкам», закрывая написанные и чистые места плотной бумагой, чтобы нечаянно не запачкать. Мышцы не всегда слушаются, с годами это дается все трудней. А пишет Герман, что всего поразительней, в основном по памяти. Когда родители были моложе, они часто вывозили его на этюды. Сейчас это почти невозможно. Но цепкая, в чем-то уникальная память художника, как кладовая – она хранит колорит натуры, освещенность ее в разные моменты, перспективу. Безусловно, память не единственный источник, Герман создает не копию увиденного – творчество Соколова хочется назвать работой мысли, ищущей понимания мира и делающей этот мир понятным.

А каков он, этот реальный мир для художника? Смотрела на его жизнерадостные пейзажи, отмечала профессиональные удачи – во многих работах у него отлично выписана вода, отлично передает он и свет, воздух – и все больше понимала, что рассказать лишь о творчестве значило бы не сказать о художнике чего-то главного.

Шло время. Казалось бы, уже стерлись какие-то детали нашей встречи, но не забывались работы художника, оставившие в душе светлое и немного печальное чувство. И сильная, сплоченная, жизнелюбивая семья Соколовых никак не шла из головы. Что-то непонятным до конца, неясным осталось для меня, и вот это точило и будоражило потихоньку, вызывая беспокойство, но выхода, именно журналистского, не находило. Может, правы были коллеги...

Вдруг все разом перевернулось, когда случайно на глаза попалась вырезка из «Комсомолки». Речь в ней шла о поступке молодой супружеской пары, которая отказалась от своего первенца потому, что малыш родился без кисти руки. Вероятно, тысячи сердец сжались от горького чувства. Вот тогда-то, пожалуй, впервые отчетливо представился родительский и человеческий подвиг супругов Соколовых. Правомерно ли сопоставлять этих двух бессердечных, не протянувших руку помощи маленькому кровному существу, и Соколовых-старших? – скажет кто-то. Да и еще раз да!

О Соколовых справедливо сказать, что сын для них так и остался ребенком, беспомощным и беззащитным. Сорок четыре года родители при нем неотлучно. Все детство, юность и зрелость. Не где-то там, за интернатской, больничной стеной, а рядом, в любой час, в любую минуту. Но есть и другое чувство, соизмеримое с их родительской любовью, гордость за сына, уважение к нему как к творческой личности, как к мужественному человеку, сумевшему побороть свой недуг, морально победить его. В том и значимость, неординарность Соколовых, что их история наводит на многие размышления. И рассказать о сыне, не сказав о родителях, было бы невозможно. Иначе как объяснить, понять удивительные жизнерадостные истоки, питающие творчество художника?

Кто они? Стереотипное представление о глубоко несчастных людях, тем не менее не отступивших перед бедой и решивших положить на алтарь родительского долга все: обычные человеческие радости, любимую работу, друзей – как-то не вяжется ни с укладом жизни Соколовых, ни с характером их мироощущения. Врожденные педагоги, сумевшие угадать в беспомощном человеке ростки незаурядного таланта и целенаправленно пестовавшие их? Несомненно, ибо все премудрости образования – школьного, художественного, все сложности духовного воспитания легли на родителей, только на их плечи. Опыта не было, какой уж опыт, если за ошибки приходилось платить дорогой ценой: Однажды они сделали открытие, от которого можно было прийти в отчаяние. Герман, пристрастившись к чтению, начал уходить в себя, замыкаться наглухо – не достучаться. О чем мог сутками думать этот маленький человечек с не по годам тонкой, ранимой душой? Мать догадывалась об этих мыслях, и тосковала, и металась от боли по ночам. Они могли потерять его навсегда. Надо было что-то делать!.. После страшно мучительных слез, пролитых над «Слепым музыкантом» Короленко, самостоятельному чтению Германа положили конец. Жестокая мера, но иного выхода Соколовы не видели. Ведь была самая настоящая борьба за нормальную психику человека, за жизнерадостное, светлое восприятие жизни. Они учили его бороться за себя, а значит, и за них тоже...

Книги, диафильмы, киноленты, домашние выставки раздвигали границы познания мира и жизни. Универсальным, неоценимым информатором оказалось телевидение, которое пришло к Соколовым в дом еще в 1954 году, практически к одним из первых в городе. Где-то на антресолях до сих пор еще хранится линза от того, первого, телевизора с «запаянной» в ней водой. Всеволод Всеволодович бухнул в эту покупку все семейные сбережения, залез в долги и был страшно рад увидеть счастливые лица сына и жены. Одолевали ежевечерние визиты многочисленных соседей и знакомых, в тесной комнате дышать становилось нечем...

Гости и сейчас не редкость в доме Соколовых: Галина Александровна – радушная хозяйка. Приходят посмотреть новые работы Германа, поговорить. Причем приходят иногда совсем незнакомые люди. И редко кто уходит без подарка – понравившегося пейзажа. Здесь в привычке отвечать добром за внимание, в доме ценят и понимают человеческое тепло. До сих пор Всеволод Всеволодович не может простить себе одну оплошность. Года три назад он послал письмо в Киров на фабрику художественных принадлежностей с просьбой, не найдется ли у них нескольких колонковых кистей: «Все вышли, а в магазине их невозможно купить». Каково же было удивление и радость Соколовых, когда буквально через неделю они получили от самого директора фабрики большую бандероль с кистями всевозможных размеров и номеров – полный набор. Все это в качестве подарка, с теплыми пожеланиями.

– Мы растерялись: как отблагодарить? Не догадались сразу отправить что-нибудь из работ Германа. Сейчас это поздно делать. В общем, непростительно...

Обычные человеческие отношения. Доброта, внимание, ответственность друг за друга.

Посмотреть на Соколовых – что-то в них от молодоженов осталось. Сорок шестой год вместе, а чувства не растрачены, сколько бережности в отношениях. Помочь ли в чем, сбегать за покупками – Галина Александровна в этом отказа не знает с первого дня, как началась ее супружеская жизнь. Высокая, статная, с тонким лицом, хранящим следы былой красоты, она открыто полна женского счастья.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.