Аркадий Райкин, народный артист СССР

I

Человек вспоминает... Это необходимо ему, это такая же потребность, как дышать. Если про кого-то говорят, что он утратил память, мы понимаем: случилось большое несчастье. Время, о котором нечего вспомнить, кажется нам потраченным впустую. А особенно хочется вернуть свое прошлое, хотя бы рассказывая о нем (за неимением иного способа воскрешать ушедшее), в том самом возрасте, когда тебе начинают с некоторой поспешностью уступать место в трамвае.

Человек вспоминает о пройденном пути... И это редко бывает последовательное, логичное, сухое повествование, похожее на записи в трудовой книжке. Это уж потом, случается, начинают прореживать и процеживать, выстраивать в хронологический ряд, приводить в соответствие с анкетными данными сложное переплетение пережитого, передуманного, перечувствованного. У меня нет особенного опыта в прямом общении с читателем, поскольку я обыкновенно обращаюсь к людям от имени моих персонажей: хапуг и бюрократов, хамов и жуликов... И, выступая от собственного, от первого лица, я хотел бы остаться дилетантом в мемуарном жанре. Не причесывать своих воспоминаний, не пересказывать свою жизнь день за днем, от босоногого детства до почтенных седин. Продолжать, как делаю я это на сцене уже довольно много лет, говорить только о том, что меня искренне волнует, о том, что кажется мне важным именно сегодня, о том, что связывает мою судьбу с судьбой моей страны.

Человек вспоминает о пути, пройденном в искусстве... Если подумать, чем отличается тот, кто работает в искусстве, художник, артист, от всех остальных людей? Да ничем вроде бы не отличается. Такие же глаза и уши, руки и ноги, те же пять чувств, что отпущены природой любому из нас. Одинаковые возможности восприятия информации, одинаковые и возможности передачи ее. Почти каждый из нас любит и умеет изображать, может довольно точно сымитировать забавную манеру речи соседки, выразительно показать сценку, увиденную на улице. Актерское начало свойственно человеку. В этом смысле известное высказывание Шекспира « Весь мир – театр, а люди в нем – актеры» представляется мне справедливым.

Многие люди играют ежедневно и ежечасно, даже и не замечая того сами, а иные даже заигрываются, позабыв, какими они были сначала. Взглянешь на руководителя некоего учреждения, когда он принимает пришедших к нему по делу важных визитеров, ну, скажем, писателей. Он весь – радушие, весь – внимание. Раздается телефонный звонок, хозяин кабинета снимает трубку и держит ее чуть в стороне, не прикладывая к уху. И только когда кто-то из гостей заканчивает фразу, он небрежно произносит в трубку: «Позвоните попозже, у меня совещание», – и кладет ее на рычаг досадливым жестом. Дескать, то, что сейчас происходит, неизмеримо важнее, чем любой звонок, кто бы там ни набирал его номер. И вообще этот кто-то позволяет себе бестактность, мешая столь ответственной беседе...

Но вот зазвонил другой телефон. Не просто телефон, а особый, стоящий на отдельном столике. Тихо так зазвонил. И хозяин меняется в лице. Он вскакивает и, прижимая трубку к груди, мелодраматическим шепотом кричит: «Товарищи, товарищи, попрошу быстренько, подождите в приемной, товарищи!» И оказывается, что вся его любезность, вся поглощенность разговором с посетителями была игрой. Он сыграл перед нашими посетителями сценический этюд на тему «В гостях у бюрократа». И сыграл недурно – зрители поверили.

Я наблюдал множество таких сцен. В последние десятилетия телевидение настолько приблизило артиста к его аудитории, до такой степени сократило расстояние между нашими лицами, что людей моей профессии стали не просто узнавать на улице, но воспринимать как добрых знакомых. Помню, пришел я однажды на прием к одному руководителю. Секретарша, завидев меня, разулыбалась, вышла из-за стола, усадила меня в кресло, дала в руки свежую газету. Потом исчезла за массивной дверью и, вернувшись, радостно сообщила, что через несколько минут меня примут. И, лишь убедившись, что я углубился в газету, вернулась к полированию ногтей. Тем временем в приемную вошла старушка, тоже, конечно, по делу. Секретарша не сказала ей ничего плохого, нет, она просто не обратила на посетительницу никакого внимания. А старушка робко присела на краешек стула и, кажется, была даже довольна, что ее не гонят взашей.

Вот такая ситуация, вполне обыденная, ничем особенным не замечательная. Рядовое хамство. Глупо как-то и объяснять, что старость нуждается в особом внимании и заботе, что пожилая женщина заслуживает ничуть не менее бережного отношения, чем артист со знакомой физиономией, – все это истины прописные, которые стоит растолковывать только маленьким детям. Но меня огорчило не только поведение секретарши, но и поведение старушки. Похоже, что она и не подозревала, как с ней обязаны разговаривать в любом учреждении – и не только в силу ее преклонного возраста, несомненных трудовых заслуг, принадлежности к слабому полу, в силу того, что она пришла по делу, но прежде всего потому, что она человек.

Рассказанная история наводит меня на мысль, что где-то тут и скрыто одно из главных отличий человека, работающего в искусстве, от человека, занимающегося иным делом. Глаза одинаковые у всех, но художнику дано видеть больше и иначе, чем другим людям. Для нас всех снег белый, а для живописца в этой белизне есть десятки оттенков, да и сама белизна разная, каждый раз новая, удивительная. Старушка пришла в присутственное место, села на стул и даже не заметила, что с ней не поздоровались, а у меня эта сцена вызвала острое чувство стыда... Большинству людей не кажется странным, когда на элементарный вопрос им отвечают в продовольственном магазине: «Вас много, а я одна». Обидным порой кажется, а странным – нет. Меня же, артиста, сатирика, это бесконечно удивляет. Недостаток требуемого товара не оправдывает хамства. И не объясняет. Наоборот, затруднение чужого человека, случившаяся с ним неприятность должны были бы вызвать сочувствие, желание помочь – это ведь так естественно. Вспомните тяжелые годы, голодные и холодные времена, которых вы, может быть, и не пережили, но слышали о них от старших наверняка. Вспомните о той самоотверженной готовности делать добро ближнему, если он в беде, о той истинно товарищеской взаимовыручке, определявшей нравственный климат нашего общества... А понятия «дефицит», между прочим, тогда не существовало – дефицитом было все, кроме человеческого отношения друг к другу.

Я занимаюсь сатирой, а это значит, что я обязан смотреть на жизнь трезвым взглядом, без умиления. И потому я должен сказать, что и тогда, в годы войны и послевоенной разрухи, разные люди поступали по-разному. И те, кто нуждался в самооправдании, пытались списать свои неблаговидные дела за счет времени. Мол, время такое, а значит, и поступки такие. Неправда. Поступки такие, какие мы сами, какие требования у нас к себе. Кто-то очень метко сказал: «Не время проходит, мы проходим». А время – это, на мой взгляд, субстанция безучастная. Просто оно потом неожиданно все расставляет на свои места, никого не винит, никого не защищает, но каждому воздает по заслугам. Я очень люблю старинные часы – они обладают своеобразной красотой, эти приборы для измерения того, что не в состоянии мы воспринять отпущенными нам пятью чувствами, они дают ощущение покоя и надежности, неутомимо отщелкивая на невидимых счетах минуты, часы, годы...

Вот так они тикают и тикают, глядя на меня циферблатами с неподвижными, казалось бы, стрелками. Но стоит только поднять глаза, как увидишь, что стрелки снова переместились по кругу. Я не люблю, когда часы стоят, стремлюсь, чтобы самый ветхий механизм продолжал работать, но, откровенно говоря, у меня нет времени пристально следить за течением времени. Я очень занят и счастлив этим. Почти каждый вечер мне нужно выступать перед зрителями и почти каждое утро – репетировать новый спектакль, а кроме того, есть гастроли, записи для телевидения и радио, работа с авторами над будущим репертуаром, бесконечные поездки из Ленинграда в Москву, разнообразные формы общественной деятельности, семейные заботы...

Я люблю часы, но, бесстрастно отсчитывая время, они никак не отражают, не фиксируют жизнь человека во всех ее проявлениях. Зато это делает – с поразительной, как мне кажется, точностью и полнотой – другой прибор. Электрокардиограф. Кривая, которую он наносит на длинную полоску бумаги, хаотическое, на непосвященный взгляд, чередование пиков, зубцов, выступов, показывает не просто состояние сердца пациента. Мне хочется думать, что электрокардиограмма сохраняет в зашифрованном виде правдивые сведения обо всем происшедшем в судьбе человека, о его горестях и радостях, размышлениях и утратах. Вот зубец – это разлука с любимой, вот пик – это тяжкое переутомление, а вот выступ – незаслуженное оскорбление... Пока такие документы доступны только врачам-кардиологам, но в будущем, возможно, к электрокардиограмме, этой автобиографии человеческого сердца, обратятся и историки. Так они узнают вернее и проще, чем из любых других источников, как жил и что переживал интересующий их персонаж. Любопытно, о чем рассказала бы им моя электрокардиограмма?..

Сатира – вещь колючая, едкая и злая. Недаром сатирические издания всегда называли «Еж», «Перец», «Крокодил», «Осколки»... Неверно было бы думать, что сатира ранит лишь тех, кто становится ее объектом. Не менее опасна она и для тех, кто пользуется столь острым оружием. Ее никто не любит, и если кто-то скажет вам, что ему нравится, когда его публично высмеивают, не верьте. Речь идет о горьком, но чрезвычайно полезном лекарстве. Так вот представьте себе вполне здорового человека, который, работая провизором, все время пробует сам свои снадобья, прежде чем предложить их больным. Не позавидуешь такой должности.

Мне как-то рассказывали об одном крупном деятеле в автомобильной промышленности ФРГ. Он занимает значительный административный пост, ему платят солидное жалованье – и не за его инженерные познания или талант конструктора, а только за умение разговаривать с людьми. Секрет его прост: он не критикует. Наверное, у него совсем другая электрокардиограмма. Непохожая на мою, поскольку я-то как раз критикую.

Но здесь надо сказать очень важную вещь. Да, конечно, сатирик – это тот, кто обличает, высмеивает. Однако из этого совсем не следует, что человек моей профессии обязан смотреть на мир сквозь черные очки. Наоборот. Сатира лишь тогда, я думаю, становится действенной и полезной, когда несет в себе заряд положительного и доброго, когда, орудуя скальпелем, прожектором или метлой, ты стремишься осуществить, ну в крайнем случае хотя бы приблизить к жизни свой идеал отношений между людьми.

Сатирику, наверное, гораздо нужнее, чем лирику, видеть вокруг себя достоинства. Лишь благодаря этому можно быть по-настоящему непримиримым к недостаткам. Когда я говорю со сцены, допустим, о тех, кто бездумно и бездушно губит природу, я вспоминаю про себя о Донецке, шахтерском городе, где на миллион жителей – миллион кустов роз; где многие деревья в парках имеют имя, отчество и фамилию – в честь тех, кто их сажал; где предприятия, учреждения, вузы без громких слов и обещаний шефствуют над аллеями и бульварами...

Спектакль, который сейчас играет Ленинградский театр миниатюр, не случайно носит двойное название; «Дерево жизни (Зависит от нас)». Дерево жизни и в самом деле зависит от нас. Сатирик говорит порою о копошении мелких страстей, говорит о низменном и смехотворном, но думает он о возвышенном и прекрасном, о счастье. Один из монологов, которые я читаю в этом спектакле, начинается так:

«Я человек простой, фигурно я не умею, скажу так: счастье – это когда всюду. Нельзя так, чтобы тут вот – звона, звона, а там вот – и в помине... Вот, скажем, у него зуб болит, он и счастлив... когда выдернет. Ан нет, зуб-то ныть перестал, ему уже и квартеру подавай. Он, женивши, квартеру получил – счастлив. Теперь она его с ей выгнала, с квартеры, знал чтоб. Опять несчастный. Без квартеры-то куды? Новую квартеру получил – счастлив. Месячишко прошло, он уж об этом и думать забыл, его новая забота гложет. Чтоб в сей момент тут вот, раньше-то обходился, а теперь никак не может, чтоб поставили тут вот, у кровати, телефон. Вот тебе и счастье человеческое. Его не обязательно много чтоб. Можно и мало. Но то, чего человеку не хватат...»

II

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.