За чертой нашею знакомства — давняя давность, сороковые, а скорее всего, тридцатые годы. Ими датирован перелет его имени через океан, шумный (не подберу иного слова) выход в Старый свет, где он представился уже Дюком, герцогом. И все приняли этот титул, нашли, что он ему очень к лицу, окружили его постоянством и искренностью симпатий. Особенно молодежь.

Сегодня, оглядываясь назад, я нахожу в памяти привычные ориентиры встреч с его именем — они озвучены музыкой, ритмичны, ибо Дюк с завидной прилежностью обучал нас узнавать, понимать и любить неистовую красоту музыки американских негров. Открывал нам джаз.

Сегодня я вновь в который раз слушаю Эллингтона. И все впервые. И он сам сидит напротив в синем домашнем халате, отхлебывает остывший уже чай. Может быть, здесь уместнее называть его не Дюком, а Эдвардом Кеннеди, как он был наречен тем далеким ноябрем 1899 года в Вашингтоне! И где-то у порога другой ноябрь, семьдесят второй в его жизни, канун встречи которого теперь уже будет помечен для него месячными гастролями в Советском Союзе, одними из многих и первыми.

«Я знаю очень мало людей, столь же одержимых музыкой и путешествиями, мечтающих играть в любом уголке мирз» — это его слова. Ретроспектива его долгой жизни.

Один из крупных историков джаза назвал Эллингтона «музыкальным зеркалом Америки XX века». Оказавшийся у истоков новой музыкальной волны, которая выплеснулась из негритянских кварталов Нового Орлеана и Нью-Йорка, Дюк Эллингтон не последовал стихийности танцевально-диксилендовых импровизаций, бушевавших в ту пору на эстрадных подмостках и в дансингах. Он возглавил принципиально новое направление в джазовой музыке, собрав в 1927 году свои первый «биг бэнд» — ансамбль великолепных исполнителей, начавший играть под его руководством тщательно аранжированные пьесы серьезного джаза. Народная блюзовая основа произведений Эллингтона — а он стал писать свои композиции с четырнадцати лет — во многом предопределила успех композитора, способствовала утверждению негритянского джаза, как самостоятельного и весьма значительного жанра музыкальной культуры. Влияние концертного джаза Дюка Эллингтона чувствуется в творчестве многих выдающихся американских музыкантов и композиторов. Его джазовые сюиты были в репертуаре таких дирижеров-симфонистов, как Артуро Тосканини, Леопольд Стоковский. Юджин Орманди. Благодаря его музыкальному обаянию к блюзу приобщились Джордж Гершвин и Леонард Бернстайн — классики американской музыки.

Однако не стоит ворошить историю, теоретизировать о творчестве человека, сидящего напротив. «Мой дом-дорога»,— любит повторять Эллингтон. В течение целого месяца его домом была наша страна. И Эдвард Кеннеди—Эллингтон готов долго рассказывать о ней, смаковать впечатления, говорить о красоте городов, о теплоте, с какой встречали его всюду, и улыбаться. Отраженным светом многих улыбок, сопутствовавших его гастролям.

— Вы заразили меня улыбкой. Не знаю, уместна ли она на лице 72-летнего старика! Но я не в силах прогнать ее... Я не хочу ее прогонять.

И дальше — о джазе. Говорит уже не Эдвард Кеннеди — говорит Дюк:

— Мы непохожи на других джазовых музыкантов, на другие ансамбли. Обычно они собираются на две-три недели, репетируют и едут в гастрольные турне. Мы же всегда вместе и всегда играем джаз. Пятьдесят две недели в году, без выходных, без отпусков, без каникул... И очень счастливы, делая то, что любим. Это наиболее характерная черта оркестра, объединяющая нас,— каждый занимается своим любимым делом.

В двадцатых годах, начав решать проблемы оркестровки и аранжировки джазовых произведений, Эллингтон остановил свой выбор на так называемом свинговом составе, ведущую роль в котором играли медные инструменты — саксофоны, тромбоны, трубы. Он добился едва ли не уникального звучания этих инструментальных групп, поставил своему оркестру неподражаемый сочный голос. 'Л вот уже в течение пятидесяти лет с успехом поддерживает чистоту его.

— Я горжусь тем, что в моем оркестре играют великие негритянские музыканты, настоящие подвижники джаза. Саксофонисты Гарри Карни, Паул Гонсальвес, Гарольд Эшби, кларнетист и саксофонист Рассел Прокоп, трубач Кути Вильяме, флюгергорнист Джонни Коул, контрабасист Джо Бенджамен. Они не просто талантливы. На индивидуальность звучания каждого из них в оркестре я ориентируюсь в своих аранжировках. Карни работает со мной с 1927 года, Вильяме — с 1929-го, Прокоп — с 1940-го, Гонсальвес — с 1950-го. У нас получается порой так, что музыканта, играющего в оркестре двадцать лет, считают новичком... Конечно, смешно было бы ждать, чтобы со мной играли лишь люди с тридцатилетним стажем. Творческая молодость — понятие, трудно поддающееся возрастному учету...

Помню, как во время концерта называл он их, одного за другим, персонифицируя давнее наше знание имен известных джазовых музыкантов радостью очного знакомства с ними. Помню высоко вскинутые руки экспансивного Кути Вильямса. Степенного, чуть привставшего со стула Паула Гонсальвеса. Рассела Прокопа с его коротко стриженной бородкой. Застывшего в поклоне Гарри Карни, старейшину состава.

— У каждого народа своя музыка. В ней его голос, движение его души. Джаз — музыка американских негров. И все подделки — сколько их довелось мне слышать на своем веку! — ничего общего с ней не имеют. Я говорю это вовсе не к тому, чтобы утвердить абсолютное право на исполнение джаза лишь за негритянскими музыкантами. Я—об основе, без понимания которой, без любви к которой играть джаз, да и любую национальную музыку невозможно. Ведь именно на ней выросли у нас такие замечательные музыканты, как «Биг» Билл Брунзи, открывший для Америки народные негритянские блюзы, Луис Армстронг, Билли Холлидей, Бесси Смит, Джелли Ролл Мортон, Чарли «Птица» Паркер... Я не верю ни в какие категории. Только в индивидуальности, благодаря которым создается и живет музыка.

В 1966 году Дюк Эллингтон написал одну из самых известных своих композиций — «Самая прекрасная африканка». Его оркестр выступал тогда на музыкальном фестивале народов Африки в Дакаре.

— Я впервые посетил тогда Черный континент,— рассказывает он.— И был поражен многообразием ритмов и мелодий его музыки. В течение сорока лет я писал негритянский джаз и только в Дакаре понял, что называть его негритянским нельзя. Музыка моих далеких предков звучит иначе, у нее иная окраска. Мы выросли и живем в другой стране, на землю которой вступили рабами. У американских негров была нелегкая судьба. И отзвуки ее, ее эхо слышатся в джазе, в блюзах. Так, по-моему, следует понимать и музыку, которую исполняет мой оркестр.

В творческой биографии Дюка Эллингтона более двух тысяч композиций, особое место среди которых занимают крупные джазовые произведения — форма, где его опять же следует считать первооткрывателем. Все сюиты Эллингтона посвящены американским неграм, его народу.

Он никогда не прекращает работать, никогда не устает от музыки. Его электрическое пианино кочует по миру вместе с ним, и клавиши его всегда открыты.

— Конечно, моя жена не очень довольна тем, что я надолго ее покиваю,— улыбается Эллингтон.— Она справедливо считает, что нам неплохо побыть и вместе... Но музыка не дает мне остановиться...

Музыка аккумулирует его молодость. В ней смысл его жизни, постоянного горения страстей. Чистота и громкость звучания его имени — Дюк Эллингтон. Последний из могикан джаза. И первый...

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.