Слово о партбилете

— На свадьбу, на свадьбу! — повторял Иван Мартиянович. — Трохи посидим, выпьем по чарце за здоровье молодых, а потим попросимо нам допомогти. Зараз секрету нема. Скажемо, что зробилось. Там же комсомольцы...

Что ж, мысль верная. Если молодой народ нам пособит...

...Подходим к хате, откуда несутся звуки гармони, стук сапог: кто-то поет, кто-то пляшет... Приняли нас по-царски.

Молодежи собралось на свадьбе человек что-то около сорока; ребятишки все больше семнадцати-восемнадцатилетние и тут же — древние старики. Мужчин среднего возраста не было. Нас усадили на почетные места, заставили поднять стаканы в честь молодых. Я глянул на жениха и невесту. Оба одеты неказисто — какая уж там военная одежда. Невеста, правда, навесила на шею монисты. На голове — фата из накрахмаленной марли. Парень... мне почудилось, что жениха я где-то встречал. Ему лет восемнадцать, может, и того меньше. Среднего росточка, крепенький, подтянутый, в пиджаке с чужого плеча, в чистой сорочке... Да при чем тут пиджак, при чем сорочка? Паренька я определенно видел. В партизанах? Пожалуй, что нет...

— Товарищ Орленко, чи вы меня не помните? Я ж Миша, той самый Миша, якого вы не допустили в отряд... Туточки в хате бабушки Матрены... Помните, мы вас ночью обеспокоили?

Три года боев, тысячи партизан — мог ли я помнить? Рос мальчишка, рос, как это ни удивительно, и я. Изменялся. Был дядькой, случайно захожим, полубородатым, несчастным. Однако ж для Миши и других мальчишек и девчонок оставался авторитетным руководителем, партийным... Они просились в отряд — молодежная группа. Этот Миша, тогда еще четырнадцатилетний, хотел непременно тут же в селе стрелять, убивать предателей. Вот я и приказал бросить глупые затеи, заняться распространением листовок.

Все это вспомнилось вроде и не к месту. Свадьба. Жених взрослый или почти взрослый...

Я начал было тост:

— Давай, друг, выпьем за твое счастье и за гарну твою дивчину!..

Но розовощекий жених нежданно-негаданно воскликнул:

— Та ни, товарищу Федоров, почекайте трохи, я вам зараз таке покажу...

Не сказав больше ни слова, он отставил полный стакан, нахлобучил кепку и умчался. Мы окоченели. Невеста от смущения полыхала, не знала, куда глаза девать. Зарылась лицом в рукава, ее окружили подруги. Шутка сказать — жених сбежал. Испугался, что ли, этих гостей, этого Федорова-Орленко?..

...В тот год всякое случалось. Встречали партизаны бывшего полицая, а бывало, что и похуже — дезертира, предателя. Правда, жених что-то такое обещал показать. Но ведь слово «показать» имеет разные смыслы. Я вспомнил настырного мальчишку, который вел себя уж очень назойливо, болтал глупости. Из-за него я вынужден был распустить всю группу. Уж не мстить ли он мне собрался?

Только я об этом подумал, Миша вернулся. Весь взмок. Измарав и пиджак и чистую свою сорочку, он прижимал к себе большой ком кое-как очищенной от земли смолы. А может, и не смолы. Там смешались и вар и какие-то желтые пятна и серые. В общем, штуковина величиной с баранью голову.

Миша положил ее на свадебную скатерть. Глаза его сверкали:

— Дайте нож... Или нет — топор дайте...

Я уж сообразил, в чем дело. Курочка и Короткое ухмылялись во весь рот... Понять-то я понял, додумался: в этой залитой смолой и варом штуковине — мои документы. Однако ж мы с Иваном Симоненко замотали свои документы в противогаз, смолой не заливали... Мы были уверены, что партизанить придется месяц, от силы два. За три года противогаз в сырой земле непременно бы сопрел... Вся свадьба порушилась. Все занялись таинственным комом. Невеста принесла банную шайку:

— Кладите сюда, разогреем не плите!

Но я сообразил — опасная штука. Может вспыхнуть. А если даже просто расплавится, зальет все документы...

...И смешно и грустно. Может быть, самый радостный в моей жизни эпизод. Я, как и все, измарался. Новый мой генеральский китель покрылся темными жирными пятнами. Не помню, кто первый придумал: