Да и жизнь Косого, вплоть до первого его преступления, была удивительно схожа со многими жизнями, которые уже прошли перед Цветковым. Война... Отец, танкист, погиб на фронте. Мать эвакуируется с сыном в глубокий тыл, в Снежинск. Идет на завод, по двенадцать часов у станка. Живут впроголодь, в чужом углу. Потом мать в больнице, долгие месяцы. Но это все мать. А сын? Рядом издерганная, усталая мать, слезы по ночам, похоронная на отца. Хмурая соседка кормит из жалости, пока мать в больнице. Школа... Первые классы и первые шалости. Строгие, докучливые разговоры с учительницей. Одна на сорок ребят, и свой трудный быт, своя семья. До Леньки «не доходят руки». И озабоченные матери говорят приятелям: «С Леней не дружи: он хулиган». Но есть такие, что плюют на эти советы. С Ленькой интересно, хоть и страшновато: отчаянный, дерзкий и выдумщик такой, что поискать, хоть и второгодник.
Но вот новое знакомство. Федька Стук дарит ему нож - кривое лезвие с узкой канавкой, «чтоб стекала кровь», и фасонная, красная с черным «наборная» рукоятка. Такой нож - это уже серьезно, по-взрослому. С трепетом берет его Ленька. Таким ножом обидно вырезать палочки или кромсать колбасу. Для этого есть перочинный нож или столовый. А этот для другого - для защиты, для нападения. Когда чувствуешь его в кармане, прибавляется храбрости и лихости. Особенно если выпьешь. А Федька Стук угощает водкой: «Пей, мужик!» И Ленька Косов, теперь Ленька Косой, храбро пьет, не морщась и не закусывая, хвастает перед всеми ножом. А потом пьяная драка в клубе и хриплые слова Федьки: «Дай-ка нож. Косой». И тяжелая рана у кого-то. И суд. Его нож на стол - улика. И Ленька, рисуясь, говорит: «Я!» И - первый «срок».
Над этим делом Цветков просидел первую ночь. Ловил, как о выражался, «струнки», за что уцепиться. «Струнки», которые не могли угаснуть. Цветков не верил, что таких нет в любом, самом «отпетом» преступнике. Просто их иногда не удается нащупать: истончились, глубоко ушли. Тут нужна рука искусного хирурга. Кроме того, всегда не хватало времени, захлестывали все новые дела. Правда, оставалась ночь-Косой был случай трудный. Далеко ушел от того, первого дела, ушел вниз, конечно. Эх, застать бы его на том деле, небось, «сработала бы» та, упомянутая вскользь одним из свидетелей фраза: «Дай-ка нож». Много в ней подлости и коварства. Но сейчас сомнительно что-то.
- Давай сразу о первом деле, - спокойно сказал Цветков.
Ни один мускул не дрогнул на лице, сказал почти равнодушно, а сам напрягся и ждал: как будет говорить Косой.
Но тот лишь снисходительно улыбнулся.
- Плевое дело. Драка. Ну, и ножичек, конечно. Статья двести шесть, часть вторая, конечно.
- Все взял на себя?
- Повесили...
- Федьки боялся? Или фасон давил, авторитету захотел?
Цветков спросил это деловито, как о чем-то им обоим понятном.
Но Косой лишь усмехнулся.
- Не подкатывай, начальник. Один уже пробовал.
И Цветков понял: кто-то уже эту «струнку» нащупал, но тоже поздно. И чтобы только проверить себя, спросил:
- Когда же пробовал?
- А когда по второму сажали.
Так, значит, и ко второму делу уже было поздно. Большой, видно, путь он к тому времени прошел, этот Косой, далеко скатился.
Мать - это, кажется, тоже уже не «струнка», это тоже уже перегорело: так равнодушно и насмешливо упомянул о ее слезах Косой. Да, тяжелый случай. Что же еще? Друг, девушка? Должен же быть у человека в жизни какой-то еще дорогой ему человек! По первому делу пока не видно. Федька Стук - это не тот человек, и другие дружки - тоже.
- Так. Давай говори о втором деле. Косой помрачнел.
- Кража, - резко бросил он. - Статья восемьдесят девятая, тоже часть вторая.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.