Казаков

В прорабской, как всегда в эту пору, было дымно и многоголосо. Львов сидел за крохотным, обшарпанным столом в накинутом на плечи полушубке,, шарфе, обмотанном вокруг шеи, и повторял охрипшим, сорванным еще третьего дня на морозе голосом, что все бригады целиком, кроме дежурных монтажников, сегодня идут на балластировку, потому что это приказ начальника поезда. Бригадиры наседали на Львова со всех сторон, каждый со своими вопросами, которые не могли не возникнуть у них в связи с внезапным решением руководства: у кого на пикете остывал грунт, разогретый к сегодняшнему утру, у кого заказана машина щебня или блоки. Люди эти привыкли планировать работу надолго и строго, неожиданностей хотя и не боялись, но не любили, и потому все, что грозило сорвать отлаженный ими же механизм большой стройки, встречали настороженно и сердито.

Львов выждал, пока схлынут первые страсти, понимая, что ребятам надо остыть, и уже тогда, прокашлявшись и чему-то улыбаясь, сказал главное. Главное заключалось в том, что появилась реальная возможность завершить укладку железнодорожного пути на участке Усть-Кут – Звездный на пять дней раньше, чем предполагали, и встретить первый пассажирский поезд двадцать четвертого. В прорабской стало тихо.

Уже две недели бригады Лакомова и Тищенко, соревнуясь между собой, вели укладку невиданными темпами. Сменяя друг друга, они, не заходя в вагончик, не отдыхая, укладывали двадцатипятиметровые пакеты. А уложив последний, вышагивали на сорокаградусном морозе вдоль полотна и смотрели на запад, откуда должна прийти очередная партия собранных звеньев. И эти 64 километра до Звездного, проложенные в небывалые по краткости сроки, в небывалых по трудности условиях, впервые были ощутимы, реальны благодаря стальным звеньям, уходящим на восток. Темпы работы звеносборщиков и укладчиков перепутали все расчеты, и бригада, ведущая балластировку, не поспевала за путеукладчиком. Требовалась помощь.

Поэтому, когда Львов сказал о поезде, стало тихо. И было тихо еще минуту-другую в тесной прорабской, где стояло и сидело человек двенадцать мужчин и плавали тугие серые кольца табачного дыма. А потом они переглянулись между собой и, топоча тяжелыми, на меху сапогами, разом повалили к двери, распахнули ее наотмашь и, оставив открытой, пошли к машинам, где в кузовах дожидались бригады. Не пошел со всеми только бригадир монтажников Казаков, рослый, широкий в плечах, совсем еще молодой парень. Несмотря на молодость, известен был Леонид Казаков на всем Западном участке как руководитель лучшей комсомольско-молодежной бригады, записавшей на свой счет не одну большую трудовую победу. Были рядом с Казаковым проверенные и крепкие парни, талантливые и горячие, и благодаря им любая трудная работа выполнялась бригадой быстро и добротно, будь это лежневка или монтаж, рытье котлована или рихтовка путей. Сам Казаков в свои 24 года носил на груди орден «Знак Почета» за Хребтовую – Усть-Илимскую, с семнадцати лет строил железные дороги, с восемнадцати бригадирил, не считая двух лет военной службы на Дальнем Востоке.

Остановив Казакова, прораб взял у него ленинградскую беломорину «от кашля» и, раскурив, сказал, что оставляет ему пять человек на 662-м пикете, потому что водопропускная труба нужна «во как» – Львов провел ребром ладони поперек горла, – мехколонна и так идет впритирку. Леонид сказал, что отберет людей по своему выбору и еще ему на два часа сегодня нужен самосвал – перебросить гравий и на полный день кран – надо кончать монтаж основания.

– Ну, добро. Раз такое дело, бери, на основание даю два дня. Больше не могу, сам знаешь…

С тем Казаков и ушел от Львова, обещавшего заглянуть на пикет в середине дня. Просунувшись в гогочущий десятками голосов крытый кузов, Казаков выкрикнул Доскача, Еремеева и Умарова, остальным велел ехать на балластировку. Еще двое дежурили на пикете, дожидались бригаду, кострили. Само собой, отобрал Леонид лучших монтажников, потому что трубу надо было заканчивать во что бы то ни стало, хоть и вшестером. И отвечал он за это перед Львовым, отвечал перед участком, перед всем СМП. Впрочем, так же, как и каждый из его ребят, потому что в последней поправке к соцобязательствам они вписали эту трубу отдельной строкой. Придет их черед держать ответ за свое слово, никто из них не будет припоминать, сколько раз бригаду срывали с основных объектов на другие работы. Не любит Казаков мелочиться и оправдываться, не имеется у него такого качества в характере. Ответ должен быть один – сдана труба под насыпь или нет. А если не сдана, то всякие «потому что» – дело десятое.

На берегу Нии, беря подъем, машина, перегруженная людьми, забуксовала.

– Давай враскачку. – Казаков навалился плечом на кузов. – Раз, два...

Навалились и другие. Качали минут пять, подкладывали под колеса лесины и полушубки, все без толку. Леонид отряхнул снег с ватника и молча зашагал по дороге к пикету, до которого не доехали километров пять. За ним двинулись его ребята.

...Курили в теплом зимовье коротко, наспех, не пили, как обычно перед работой, горячего лилового чая, а сразу пошли к трубе, где уже рокотал бульдозер, смахивая на сторону груды мерзлой земли.

– Гони двойку – крикнул Леонид Володе Волкову, работавшему на кране. Тот кивнул, повел стрелу к тысячекилограммовым бетонным блокам, зацепил один из них и без раскачки, плавно подал вниз – к Андрею Доскачу. Доскач ударил лезвием лопаты по намерзшей к блоку земле раз, другой, толкнул блок от себя: «Готово». Внизу заканчивали стелить раствор Казаков и Умаров. Доскач развернул блок в нужную сторону, спрыгнул на ступень ниже и перехватил его за основание.

«Клади», – махнул рукавицей Казаков и отступил на шаг от цементного настила. Блок с первого раза точно сел на приготовленное ему место. «Есть!» – Казаков сбросил рукавицу, выбросил один палец вверх, что означало: «Давай единицу». Волков понял, повел стрелу вправо, где лежали блоки нужного размера. Туда же рванулся Доскач. И, подцепив к стреле груз, стоял наверху, довольно улыбаясь и смахивая сосульки с бороды.

Андрюша Доскач, в шестнадцать лет сбежавший из дома на комсомольскую стройку, большой знаток народной медицины, бывший командир отделения воздушно-десантных войск, ныне монтажник и лесоруб, плотник и бетонщик, не умеющий не выкладываться до конца, что бы он ни делал. Появившись в бригаде, он написал на брезенте палатки: «Проснись и пой». Вставал в пять тридцать, носился по просеке – «ставил дыхание на целый день». Потом этого дыхания с лихвой хватало на то, чтобы десять часов рубить штыковой лопатой землю, топать шесть километров до Таюры и ловить хариуса, шарить по тайге в поисках травы, чтобы вылечить ею Колю Кузьмича от зубной боли, мастерить игрушки сыну Денису, острить и засыпать последним.

На работе о работе не говорили. Все и без того знали, что надо делать, когда и кому. Распределение обязанностей отлажено долгим совместным трудом на десятках пикетов, где бывали трубы и «погорячей» этой. Взять тот же 519-й пикет. Почти стометровая труба большого диаметра должна была быть готова через двадцать дней – иначе остановится отсыпка. По самым строгим нормативам на ту трубу отводилось не меньше полутора месяцев, принимая в расчет численный состав бригады. Грунт шел тяжелый, скальный, да еще грязь, октябрьская мокрядь, изматывающий душу «сырец». Вот когда бригада в полной мере показала, на что она способна. В непросыхающей одежде, с рассвета до девяти вечера, по колено в грязи казаковцы монтировали главную трубу дороги, показывая пример организованности, мужества, рабочей мудрости. Вот когда проходили «ходовые» испытания таланты каждого и его моральная стойкость. Именно моральная, потому что пусть даже стройка давала на 519-й все, что было нужно, своевременно, без глубокого внутреннего осознания важности того, что они делали, выдержать те физические нагрузки, которых от них требовали обстоятельства, было невозможно.

Без Казакова это тоже было бы невозможно.

До тех пор, пока не узнаешь его лучше, трудно понять, в чем его сила. В голосе нет командирских интонаций, тем не менее его слушаются беспрекословно. Он не щеголяет терминами и профессиональным интеллектом, тем не менее блестяще эрудирован в своем деле. Он не «лезет в душу», тем не менее именно к нему идут исповедоваться и просить житейского совета. Он не говорит «пошли», просто встает и идет, и остальные идут за ним. Как бы трудно ни было встать и идти. И еще он никогда не говорит высоких слов, но его слова преисполнены высокого смысла – уже потому только, что принадлежат их бригадиру, их «Лёхе», человеку, которому они безоговорочно верят и за которым пойдут «до океана» и еще дальше.

Впрочем, нет, однажды он все-таки сказал высокие слова. Один раз. И тогда же он сорвался, тоже один раз. Он бы не сорвался, если бы речь шла о чем-то другом, не касающемся работы, их общего дела. Но речь как раз шла о работе.

Это случилось на 403-м пикете. Первом их общем пикете. Бригада только сколачивалась. Казаков неделю назад приступил к обязанностям бригадира. Его тогда еще не знали. Верховодил монтажниками один лихой, разбитной парень, во многом руководствовавшийся настроением, в работе – тоже. Надо было расчистить место для колодца, и Казаков послал его за «Дружбой». Он проходил три часа, хотя до зимовья и обратно не больше получаса ходу.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.