«Сингапур»

Врач «Двины» Валентина Феоктистова сделала укол, и они все вместе осторожно переложили капитана на диван.

– Что же будет, Валентина Петровна? – прошептал Чашкин.

– Пенсия будет, вот что, – отрезала Феоктистова. – И сюда не бегать. Нужен Ахиянц – вызову...

В штурманской Шибаев и Чашкин молча переглянулись. Теперь они, только они вдвоем, несли ответственность за корабль и за тех пятерых на оторванной барже.

Чашкин почти физически впервые ощутил всем своим маленьким телом величину танкера: машинное отделение с добрый цех завода, белоснежные пятиэтажные надстройки, глубокие колодЦы трюмов. И везде ничего не подозревающие люди ждут приказов и распоряжений. У Чашкина от волнения запершило в горле, на лбу выступила испарина...

– Если ее оторвало час назад, значит, их, бедолаг, тащит вот сюда! – с силой воткнул в карту циркуль Павел Шибаев.

– А ветер? Ты забыл про ветер, – опомнился Чашкин.

– Правильно! Ветер их погонит еще дальше, на зюйд-ост.

Шибаев уже работал. Слюдяной квадратик уверенно бегал по логарифмической линейке...

* * *

Очень хотелось читать стихи. Читать громко, с энергичными жестами и обязательно что-нибудь величественное, вроде «На берегу пустынных волн...»

Мешал рулевой. Нельзя же, в самом деле, третьему штурману заниматься во время вахты поэзией! А жаль! Он и сплясать готов: среди воющей морской темени они нашли «пятьсот девятую». Они не просто вслепую гонялись за баржей и не случайно наткнулись на нее. Ничего, что главным в поисках был не он, Чашкин, а Павел Шибаев. Все равно не обидно! Пусть! Он искренне восхищался Шибаевым, безропотно передавал его приказы рулевому, когда на стенках вздыбленной воды прыгали блики прожекторов, с шипящим треском взлетали голубые дуги ракет, глухо хлопала линь-пушка и три раза рвался буксирный канат.

На «пятьсот девятой», очевидно, сместились штабеля леса, баржа сильно кренилась и после каждого обрыва каната стремительно ныряла вместе с палубой. Темные фигурки людей на носу исчезали в лохматых клубах пены, и Чашкин скрипел зубами, до боли в ногтях впивался пальцами в планшир: «Неужели смыло?» А Пашка Шибаев, зеленый от мертвенного, искусственного света, ни на одну минуту не терялся, рискуя Столкнуться с баржей, снова и снова командовал: «Идем на сближение! Самый малый!» Голос у Шибаева охрип, в нем прибавились басовитые нотки, и никто не удивился, что именно Пашка вместо Платона Игнатьевича распоряжается на танкере...

В четвертый раз канат выдержал. Баржа, хотя и с сильным креном, послушно ковыляет за «Двиной». Сейчас Шибаев вернется с кормы, и Женя согласен покаяться перед ним, что он напрасно считал его воблой. Он настоящий, первоклассный мореход, Пашка Шибаев! А характер – ерунда: по делам своим ценится человек!

Шибаев пришел весь мокрый, он тяжело и часто дышал. В штурманской рубке, не снимая плаща, Павел присел на диван, отбросил капюшон и помотал из стороны в сторону головой. Вокруг веером разлетелись блестящие капельки, волосы потемнели и спутались, и вечно подтянутый, расчесанный на аккуратный пробор Шибаев превратился в обыкновенного взъерошенного парня с блестящими от возбуждения главами. Казалось, с капельками морской воды он стряхнул с; себя и непробиваемую сухость – стал понятнее и ближе Чашкину.

– Как старик? – Шибаев кивнул на дверь.

– Не пускает туда Валентина Петровна, – ответил Чашкин и заговорил, проглатывая слова. – Ты знаешь, Пашка... Я виноват... Дурак я, наверно... Думал, ты вобла. В общем, не вобла, а душа у тебя бухгалтерская, что ли... Ты извини... Ты моряк... Я бы на твоем месте не справился.

Шибаев с интересом взглянул на третьего штурмана и криво усмехнулся:

– Ты и Вере насчет моей бухгалтерской души распространялся?

– Вере? – переспросил сбитый с пафоса Чашкин. – Не помню! Нет! Конечно, нет! Я ей про экипаж рассказывал. И еще про Платона Игнатьевича. Как он акварелью рисует. А что?