Папа Павел VI и штукатур Валя Кузнецова:

Знакомые мне не верят. - Слушай, неужели они тебя действительно пускают на свои моления? Так просто берут и пускают? И не злятся и не выгоняют вон? Я и сам долго удивлялся этому.... Покончив со своими делами, кто - нибудь из проповедников непременно предлагает мне задавать вопросы. И хотя собрание уже закончилось и беседа наша будет носить частный характер, на нее остаются многие. Особенно те, кто помоложе. Когда я встречаюсь с ними взглядом, они улыбаются. И когда я ухожу, чуть ли не хором говорят: - Приходите еще... Откуда это? То, что они слышат от меня, не может оставить в них ни малейшей надежды. Я противник, враг их веры, их заблуждений. Ребята из Воркутинского клуба атеистов, смеясь, рассказывали мне, что никто так не заставляет их посещать семьи верующих, как сами верующие. - Попробуй не походи месяц! Им ведь плевать, что у тебя работа или что ты запарился с очередной контрольной... «Что - то вы нас забыли, не ходите...» И, думаешь, они это просто так говорят? Ведь и впрямь рады, когда приходим... Нужны мы им. Женя Кривчук, бывший сектант, а теперь один из активистов клуба: - Лестно им. Что ходим - лестно. Что говорим серьезно - лестно. Особенно молодым. Они при нас себя особенными чувствуют. Не такими, как все. Хуже ли, лучше ли - им неважно. Важно, что не такими. Знаю я это. Помню. «Не такие, как все...» В том, что говорят их проповедники, это звучит особенно часто. «Нас презирают!» - с гордостью заявляет один. «Избранные», - утверждает другой. «Мы вне их общества, не их жизни», - третий. С удивительным постоянством в библии выбираются места, повествующие о гонениях, выпавших на долю учеников Христа, об их обособленности, о презрении толпы. Это почти во всех сектах. У баптистов теория «избранности» (в том смысле, что человек не сам приходит к богу, а избирается им) - камень всего учения. Вряд ли это случайно. Вряд ли случайно и то, что в заключительной речи на Вселенском соборе папа Павел VI назвал стремление современного человека выразить свое «я», свою неповторимость одной из главных примет времени. Мы это знаем. И мы радуемся сегодняшнему стремлению людей осознать и проявить себя, свою человеческую сущность. Наши моралисты, объясняя молодежи, что такое счастье, охотно цитируют Гете, который писал, что оно - в возможности быть личностью. Но почему радуется церковь, почему именно с этим, таким понятным нам стремлением она связывает свои самые сокровенные надежды? На всесоюзной ударной комсомольской стройке - Сыктывкарском лесопромышленном комплексе - работает штукатуром Валя Кузнецова. В бригаде из вчерашних школьниц она старше всех и самая опытная: четвертый разряд. Когда мы познакомились, девушек плохо учили, и Валя возмущалась этим. - Они же зеленые, у них же романтика, - втолковывала она мне, - а им всю охоту отбивают. Высокая, сильная, с независимой и смелой повадкой женщины, знающей себе цену, она ругалась с мастером и бригадиром, жаловалась в комитет комсомола. - Девочки должны работать! По - настоящему. Иначе пропадут! Мне она сказала: - Работа, знаете, какой должна быть? Ты живешь, а тебе за это деньги платят. Вот какой должна быть работа. Сыктывкарский лесопромышленный - ее второе большое строительство. Шесть лет назад семнадцатилетней девчонкой она уехала в Мурманск. Стала штукатуром. Строила завод. Когда стройка была завершена, решила вернуться домой, в Чебоксары. С работой для женщин здесь неважно, но ей повезло: удалось попасть на канатную фабрику. Два года простояла у машины - и вот приехала сюда. Хотя на фабрике было не так уж плохо. В тепле. Под крышей. И зарабатывала хорошо, лучше, чем здесь. - Романтика? Валя посмотрела удивленно и снисходительно. Два года одно и то же. Машина умненькая: пока осваивала ее, о чем - то думалось. А потом - одно и то же, одно и то же. И целый день одна. Здесь просто легче. С одной стороны, конечно, тяжелей. Стройка есть стройка: и холодно, и мокро, и все такое. А с другой - легче. Душу есть с кем отвести. И главное, каждый раз другое: то ты маляр, то штукатур, то у бетономешалки поработаешь... - Нас тут с оркестром встречали... А мне смешно. Настоящие трудности там. Я, может, от них и сбежала... «Трудности», от которых бежала Валя Кузнецова, свидетельствуют о том, что порой возникает неудовлетворенность, связанная с современным характером производства. Дело в том, что сегодняшние трудовые связи человека с обществом выступают нередко не как прямые, а как множественно опосредствованные. И нужно обладать немалым пространственным воображением, чтобы понять, например, что твоя работа над одной из многих выпускаемых заводом деталей оборачивается для тебя не только зарплатой, но и политическим равенством. Понять это и почувствовать тем более нелегко, что сегодняшнее производство в силу его раздробленности на бесконечное количество отдельных операций не дает того удовлетворения, той творческой радости, которая связана с восприятием конечного результата усилий. Ведь упомянутая нами деталь нередко лишь одна стотысячная машины, которая не только никогда не будет принадлежать рабочему лично, но которую он, возможно, ни разу в жизни не увидит. В этом плане какой - нибудь средневековый столяр или слесарь был счастливей. Если вещь, сделанная им, и принадлежала другому, то никто не мог отобрать у него радость видеть плоды рук своих, вещь, задуманную и сделанную им от начала до конца. Может быть, поэтому никогда раньше идеал молодежи не выражался так определенно, как сегодня. Девять из десяти вчерашних школьников на вопрос о том, что самое главное в жизни, отвечают, не задумываясь: - Работа! Интересная работа. Интересная - это главное. Ищут такую работу, чтобы затягивала, чтоб она диктовала все остальное: от интересных знакомств до необходимости читать книги и ходить в театр. Путь вверх, а не путь вниз. Короче, ищут работу, где творческий, интеллектуальный момент - главное. Физическое котируется только в сочетании с ним. В сущности, мы можем гордиться этим: абсолютное большинство наших людей глубоко усвоило наш главный воспитательный тезис: счастье - в труде, потому что именно в нем человек реализует себя как личность. Таково исходное настроение. Мы его воспитали, нам и отвечать на трудный вопрос о том, насколько мы утоляем жажду. Лабораторией социологических исследований Ленинградского университета было проверено 2 665 молодых рабочих на 25 предприятиях Ленинграда. В числе прочих вопросов исследователи поставили перед собой и этот. Вот результаты, которые они получили:

1. Максимальное удовлетворение работой - 427 человек.

2. Скорее удовлетворение, чем неудовлетворение - 664 человека.

3. Неопределенное или безразличное отношение - 776 человек.

4. Скорее неудовлетворение, чем удовлетворение - 297 человек.

5. Максимальное неудовлетворение - 124 человека.

6. Противоречивое мнение - 392 человека. Исследования показывают, что важнейшей причиной неудовлетворенности остается однообразие, монотонность многих видов труда, отсутствие в них творческого элемента. Работы много, но работы, о которой мечтает большинство, не хватает. Оставим на время в стороне тот внутренний взгляд на свое дело, который определяет самочувствие Vex, кому не очень повезло с работой. Какой нравственный климат их окружает? В вышедшем недавно «Избранном» «Юности» тридцать рассказов. Лучшее, что напечатано в молодежном журнале за 10 лет. Не претендуя на оценку этих произведений, отметим следующее. Среди героев тридцати рассказов - ни одного заводского, «от станка» рабочего. Не считая шести школьников и дошкольников, первое место занимают шоферы на дальних линиях - в тайге или пустыне, за ними, конечно, идут геологи... Можно упрекнуть писателей. Попробуем их понять. Если человек ищет такие условия, в которых он всего полней будет чувствовать себя личностью, то писатель с тем же правом ставит своего героя в обстоятельства, где последний имеет наибольшую возможность себя проявить. Мы не можем считать «статистику» литературы прямым отражением жизненных явлений, но все - таки несовпадение, условно говоря, «административного» взгляда со взглядом писательским здесь налицо. Тридцать рассказов «Юности» косвенно свидетельствуют не только о том, что есть профессии с очень низким КПД самореализации, но и что они, эти профессии, получили соответствующую общественную оценку.

Грустное чудо

Но при чем здесь бог? На первых порах из всей совокупности религиозного мировоззрения вновьобращаемого привлекают лишь определенные идеи. Бог - церковный, всемогущий и всезнающий бог - приходит позже. - Я и раньше слышал о сектах, - рассказывает Геннадий К., бывший иеговист, - только было это мне без надобности. А тут пошел работать. На землю. Тяжело, скучно. Работаю месяц, другой, третий. И знаешь: вроде как курить человек бросает. Сосет его. Он и леденцы грызет, и воду пьет непомерно, и семечки лузгает, а не помогает... И как будто вспоминать особо нечего было: так, детство, я в деревне среди пацанов заводилой был, да несколько книжек, да кино. А тосковал. Под тоску они мне и попались. Сначала смешно было: какой там бог, где они его видели? А потом затянуло... Соберемся, например, и начинаем между собой библию толковать. Или с «визитом» к кому идешь: о вере рассказать... Да еще была мне на поприще этом удача. Агитирую ли кого, спорю ли - слушают, Говоришь тихо, а в душе все ликует: значит, есть что - то у тебя, раз слушают... Домой идешь - казнишь себя за эту радость: грех. А в мыслях все равно кружится: живешь, Генка, живешь! Я и товарищей своих жалел тогда: ржавеют люди. Нужно отдать должное его поводырям. Они не жалели сил, чтобы внушить молодому и не очень грамотному пареньку, что он отмечен свыше. Он кончил курсы пионеров - проповедников. Был назначен «слугой литературы». Много ездил, спорил, проповедовал. О другой жизни и не мечтал... Понадобилось долгих семь лет, чтобы он осознал свою ошибку. Так неудовлетворенная жажда деятельности, жажда личного вмешательства в жизнь (качества, в сущности, вполне нужного) стали исходной точкой на пути религиозного приобщения. Молдаванин Андрей Бутучек пришел ко мне, сжимая в пропотевшем кулаке тетрадный листок. - Я по - русски говорю плохо, - сказал он, - так вы перепишите их фамилии, чтобы точно... Ладно? Он ничего не стал рассказывать, пока я не перенес в свой блокнот фамилии и имена его товарищей по бригаде. - Если б вы знали, какие это люди! Кем был бы я без них? Я лес раньше охранял. С ружьем ходил. У нас, в Молдавии, сами знаете, каждое деревцо наперечет. А у людей нужда. Не любили меня. А для тех - ничего, брат. Этим они меня и взяли. Душевностью, добротой. Ведь человеку, чтобы жить на земле, больше всего нужен дом для души - товарищество. И подумал я: такие они потому, что в бога верят... И только здесь, в мастерской нашей, узнал: можно и без бога. Я портняжить не умел - помогли. Каждый у нас все операции освоил, чуть что - помогаем друг другу. Так, без всякой корысти. Чтоб всем хорошо было и чтоб человеку свое расположение показать. Цветы в своем углу завели, цех побелили, дружинить вместе ходим. Это очень важно - вместе... Церковь, особенно сектантская, строем своих служб и собраний умеет компенсировать ту эмоциональную недостаточность, которая нередко сопутствует нашей работе и нашему, быту. Можно, побывав на любом собрании тех же баптистов, убедиться в этом. Все приспособлено к тому, чтобы раскрепостить чувства, растормозить их. Короткая проповедь, за ней хоровое пение, потом громкая молитва. И снова проповедь, и снова молитва. Говори, выкладывай душу. У тебя есть собеседник даже тогда, когда сказать ты имеешь всего только «господи, помилуй». (Думая об этом, всегда вспоминаю известную формулу многих наших официальных собраний: записалось пятнадцать, выступило семь... Есть предложение...) Конечно, дело не только в тех эмоциональных отдушинах, которые предлагает церковная или сектантская служба. По - своему привлекательна идея конкретного, ежедневно творимого добра, самоусовершенствования, культ «братства». Нет нужды перекидывать прямые психологические мостики от этих идей к трудовой жизни тех, кого идеи эти способны привлечь. Но опыт показывает, что это, как правило, рабочие низкой квалификации. Что же делает с ними церковь? Ведь будучи способной воспользоваться характером современного производства, она не в силах что - либо изменить в нем. Почему же тогда вчерашний прогульщик, человек, работавший без души, по необходимости, вдруг и впрямь становится добросовестным, готовым выполнить любое, самое неприятное задание тружеником? Окружающие в таком случае говорят о чуде: поверил в бога - стал человеком. Чудом этим хвастают и руководители сект: «Наши - то сплошь добрые работники». Из всех чудес, рекламируемых церковью, это чудо, может быть, самое реальное и самое грустное. Для церкви труд не единственный путь самоутверждения, не главная линия связи человека с обществом, труд, как его понимают многие верующие, - это испытание. Божий экзамен на выдержку. Стараясь идти в ногу со временем, баптисты, например, учат, что испытание должно быть выдержано достойно. Верующий должен работать добросовестно, честно, не уклоняясь ни от какой работы, пусть самой тяжелой, однообразной, скучной. Чем тяжелей экзамен, чем большего насилия над собой он требует, тем человек угодней богу. Так труд становится формой религиозного подвижничества. В результате такой подмены исчезает неудовлетворенность, но вместе с ней и поиск, и творчество, и радость, заложенные в нем. Чудо оборачивается самоопустошением. Душа вкладывается в другое: в труд на ниве божьей. «Трудиться - значит молиться», - говорят баптисты. Лозунг этот можно встретить во многих молитвенных домах: в деревянной рамке - золотом по красному. Нужно сказать, что наиболее новаторски настроенные богословы именно в этом «чуде», ведущем к расчеловечиванию, дегуманизации человека, видят сегодня самое незащищенное место религии. «Сущность человека состоит в том, - пишет крупный богослов, член «Общества Иисуса» Хозе Гонсалес Руис, - что он создает самого себя, и это самосозидание может осуществляться лишь в процессе труда. С этой точки зрения марксизм критикует религию с позиций полного ее отрицания. Ведь религия предполагает, что человек всего только простой исполнитель планов, заранее определенных богом. И марксизм приходит к выводу: во имя чистого гуманизма необходимо бороться против этой религиозной надстройки, которая отрицает и ограничивает общечеловеческую роль творческой активности, свойственной человеку». Гонсалес Руис изо всех сил старается доказать, что взгляды «научного» христианства здесь совпадают с нашими. Но религиозная практика, как мы видим, говорит о противоположном.

Резервы психологии

Однако эта попытка самооправдания характерна. Церковь, как никогда, активно вторгается в сферу психологии, пытается нащупать в человеке такие глубины, открытие которых позволило бы стимулировать развитие личности в нужном направлении. «Да, церковный собор, - говорил папа Павел VI на закрытии II Вселенского собора, - кроме самой церкви и связи, которая объединяет ее с богом, занимается человеком, таким, каков он есть на самом деле: живым человеком, человеком, который не только делает себя средоточием всех интересов, но и отваживается говорить о самом себе, будто он есть принцип и основа всей действительности. В центре внимания соборных отцов - которые ведь тоже люди и посему внимательные, любящие пастыри и братья человеческие - феномен, называемый человеком во всех его разновидностях и обличьях: трагический человек с его собственной судьбой, вчерашний и сегодняшний сверхчеловек, уязвленный и не - искренний, эгоистичный и раздираемый страстями человек, сам виновный в своих несчастьях человек, смеющийся и плачущий человек, многоликий человек, готовый играть любую роль ограниченный человек, для которого не существует ничего, кроме научных фактов; человек, какой он есть, который мыслит, любит, трудится, который все время чего - то ждет...» Интерес этот к человеческой личности порой носил на соборе настолько светский, настолько мирской характер, что в заключение папа вынужден был даже оправдываться перед теми, кто считал этот интерес чрезмерным. «Нисходя к человеку и к земле, церковь восходит к царству божьему», - заявил папа. А мы нередко противопоставляем этому странную, если не сказать комическую, обиду на то, что наш современник не укладывается в заготовленные для него формы, что по своему внутреннему развитию, интеллектуальному уровню, духовным запросам он обогнал наши возможности удовлетворить их. Больше всего при этом достается школе, писателям, авторам фильмов. Это они виноваты в том, что молодежь интересует далеко не всякая работа, что многих парней не вдохновляет физический труд, а девушки хотят учиться и не хотят доить коров. В этих упреках есть какая - то часть истины. Скупо и скучно показываем мы радость физического труда, его интеллектуальные резервы, его душу. Но если бы даже все учителя и все наши писатели дружно и одновременно стали бы прославлять радости физического труда, вряд ли они всерьез преуспели бы в этом деле. Нельзя остановить время. В век безудержного наступления науки всякий иной тип счастья, кроме счастья самовыражения посредством интересного, целиком захватывающего человека труда, неизбежно предстанет перед обществом как надуманный и нежизненный. И это, в сущности, огромная наша воспитательная победа. Отказаться от такой победы было бы нерасчетливо. И задача, вероятно, заключалась в том, чтобы, регулируя отношения личности с обществом, найти такие резервы, которые максимально способствовали бы реализации нашего нового представления о счастье. А резервы эти есть. И заложены они не только в техническом прогрессе, в результате которого, например, профессия наладчика автоматов, профессия, глубоко сочетающая физический труд и знания, вытесняет другие, менее творческие рабочие специальности. Многообразие человеческих характеров, многообразие, повергающее некоторых руководителей в панику («разве им всем угодишь») и действительно чреватое, если его не учитывать, многими социальными болезнями, - эта сложность и многообразие в себе же скрывают противоядие. В них возможность подбора работы в соответствии с душевным складом личности, возможность психологического маневра. Лучшие, то есть наиболее тонко и остро чувствующие, воспитатели нередко прибегают к нему. Когда комсоргом одной из воркутинских шахт выбрали Сашу Еманова, он, как и многие комсорги до него, начал с «вылавливания» тех, кто не платит взносы, с неплательщиков. И почти сразу узнал о Рае К.; «злостная»: два года не платила взносы. Восемь лет назад закончила курсы машинистов лебедок и подъемных машин, одна из немногих девушек, еще работающих под землей. Сашу, приехавшего с юга, поразил ее заработок: 300 рублей - фантастика! Через день он увидел ее на работе. Ничего особенного: под землей бывает и тяжелее. А здесь - нажимай кнопки да присматривай за мотором. Пригласил Раю в комитет, посмотрела устало, вроде бы и не слышала. Потом кивнула головой. Вечером, думая о предстоящем разговоре, вдруг вспомнил: инспектор кадров обмолвилась: - Шальная девка... наверх просилась. Все рвутся вниз, а она наверх... К нему тоже приходят. Просятся под землю. Внизу работать тяжелей, зато заработок выше. С этого, с работы, он и начал. «Трудно?» «Нет, не очень». Подразнил ее деньгами: «Богатая невеста». «Думаете, денег жалко?» «Должно быть». И тут она взорвалась. Каково 8 лет подряд нажимать одни и те же кнопки! Работа - тоска зеленая. Мужики вокруг и за женщину не признают. Кто - нибудь ей помог, когда она просилась на другое место? Терриконик ей предложили, породу грести. А она машину любит. Вот и сейчас уходит машинист подъема. Ей лебедка надоела, а здесь и дело новое и машины интересные. Только никто ее и слушать не хочет: надо, видишь ли, готовить замену, а производство не ждет. И еще насмешничают: дескать, с жиру бесится, кто, мол, от таких денег уходит. А она не может больше, не может - и все. Найти Рае замену оказалось не так уж трудно. Две женщины с радостью согласились пойти на ее место. Им, немолодым и обремененным семьей, бездумная работа эта вполне подходила. И права машинистов они имели. Зато очень трудно было убедить начальника шахты, для которого все это было несерьезно и неважно. Спасибо горкому партии: поддержал комсорга... Что же касается комсомольских дел Раи, то они определились еще раньше. Не могла девушка не почувствовать, что приняли ее всерьез, что жизнь ее и другим интересна. Но сам Саша ставит вопрос шире. Почему, спрашивает он, врачи - психологи нужны только в футбольных командах? А на шахтах? На заводах?.. Таких, как Рая, много. Только мы не знаем, не догадываемся о них. Живет парень, работает в той же лаве. Неплохо зарабатывает, всем доволен. И им довольны: не пьет, не хулиганит, не прогуливает... Правда, не учится. Но ведь не всем же учиться. А парень и сам не знает, что делает со своей душой. И мы спохватываемся только тогда, когда он заскучал, когда запил и когда его божьи люди к рукам прибрали. Его бы предостеречь, и не как - нибудь, а профессионально, серьезно... И чтобы у врача этого права были. «Считаю необходимым перевести на другой участок... Предписываю овладеть смежной профессией, чтобы интереснее работалось. Рекомендуется поговорить о смысле человеческой жизни...» И чтоб предписания эти были законом для всех: и для самого рабочего и для начальника шахты... Служба психической защиты, о которой мечтает воркутинский комсорг, при всей кажущейся фантастичности все - таки в русле сегодняшнего дня. «Производственный коллектив, - писала в «Правде» группа ученых - социологов, - не механический агрегат, состоящий из «колесиков» и «винтиков», а сложный, развивающийся социальный организм. Основной его элемент - человек, строитель коммунистического общества, с богатым духовным миром, разнообразием интересов и потребностей. Поэтому управление коллективом требует глубокого знания социальных отношений, психологии и морали». Вероятно, не завтра еще в заводоуправлениях появится лаборатория психолога. Не завтра наступит день, когда резко сократится число всякого рода «персональных» дел, потому что личные карточки в отделах кадров пополнятся профессиональными врачебными советами и предписаниями. Но ясно одно: нужен серьезнейший поворот к внутреннему миру человека, к той его сфере, которая связана с трудом. Условием для такого поворота может быть лишь правильный общественный взгляд на проблему. Но хотя мысль о том, что общество в определенном нравственном долгу перед частью своих членов и что историческая обусловленность этого долга (мы и впрямь не можем сегодня же, сейчас же дать каждому работу по душе) не делает его менее тяжелым, хотя мысль об этом постепенно проникает в наше сознание, - в практической жизни мы еще редко руководствуемся ею. Паренек, который в свои 20 лет уже успел поколесить по стране, сменить несколько профессий, в книжке «из жизни молодежи» нередко выглядит симпатичным романтиком, и автор, как правило, сочувствует ему. В не - книжной действительности, с отделами кадров, анкетами и трудовыми книжками, к паренькам этим отношение пожестче. Здесь они «летуны, любители легкой наживы и длинного рубля». И не так уж мало людей, для которых слова эти страшны. Нам предстоит избавиться от механического взгляда на профессии, достойные и недостойные молодого человека. Логика экскаваторщика дяди Охрима из рассказа Василия Самойлова «Наследственная специальность», логика, по которой молодому и сильному парню стыдно быть парикмахером, а не трактористом или на худой конец газосварщиком, - следствие этого взгляда. Следствие его и те фельетоны, что еще совсем недавно пропесочивали парней, работающих у прилавка. Мы искусственно сужаем нравственные горизонты поиска. Мы привыкли, мы уже спокойно смотрим на людей, о которых известно, что они не на месте, которые сами это знают и все - таки не решаются бросить нелюбимую работу. Мы не замечаем, что взгляд их упирается в очерченный нами же горизонт. Точное общественное знание должно и может осветить пути нашего главного поиска, дать верную оценку тому, что сделано и делается. Последние годы, например, приметны усилившейся пропагандой внерабочих увлечений. Английское словечко «хобби» стало частым гостем на комсомольских диспутах и собраниях, на страницах газет и журналов, в теле - и радиопередачах. Следует признать, что этот пропагандируемый нами второй круг интересов в определенной мере может компенсировать эмоциональную и интеллектуальную недостаточность семи рабочих часов за счет нерабочих и тем, безусловно, заслуживает всяческого внимания и поддержки. Опасно лишь видеть в этом втором круге универсальное средство. Опасно, когда он начинает держать на поверхности самих воспитателей, мешая им достичь глубин, лежащих ниже стандартной отметки. Опасно, когда вера во всесилие этого круга начинает целиком и полностью определять весь комплекс мер, применяемых к иной отрывающейся от нас душе: - Занялся бы спортом... - Хочешь, мы дадим тебе общественное поручение?.. - У нас в хоре парней не хватает, а ты скучаешь... А ведь есть, какая - то логическая неувязка в том, что человеку, которому осточертел его станок, рекомендуют играть в драмкружке, собирать спичечные этикетки или бегать стометровки, потому что есть вещи, которыми можно заняться от полноты жизни, но не от скудости ее. Только тогда они и в радость, только тогда они действительно полезны. (Вероятно, тип общественника - полупрофессионала тем и опасен, что учит не жить, а спасаться от скуки, поскольку и сам видит в общественной работе не естественное продолжение главного дела жизни, а самостоятельную ценность.) Хлеб, как известно, продукт незаменимый. Есть пустоты, которые нельзя заполнить ничем. Хобби, которому отдаешь все время, о котором думаешь даже на работе, иногда лишь примета крушения. Жизнь текуча, и нет ножниц, которые способны напрочь отрезать часы рабочие от нерабочих. Чем сильнее и разнообразней активизируют человека первые, тем богаче, значительней все остальные, потому что зерно личности - это ее труд. И зерно это подобно любому другому семени: чтобы растение было здоровым и сильным, чтоб оно устояло перед болезнями и климатическими невзгодами, его облучают перед посевом. Человеческий труд сегодня очень нуждается в этом облучении доброй мыслью, заботой, вниманием. Из него растет Человек.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.