Как древний россич, он язычески поклонялся природе. Естественным было видеть его одиноким на берегу моря, в чудом сохранившихся еще кое-где пустынных местах; или ночью у лесного озера, ожидающим рассвета; в степи, в горах, возле таинственных дольменов — древних жертвенников, поставленных, по преданию, племенами, пришедшими из Индии и поклонявшимися Солнцу.

Он жил скромно и строго, мог обходиться в быту малым, умел все делать своими руками. Презирал накопительство и просто, легко умел помогать, когда нужна была его помощь.

Публикуемые сегодня письма и этюды приоткрывают духовный мир писателя, круг его забот и интересов.

***

...Я всегда любил древних писателей, которые по силе интеллекта и художественному дару могут поспорить с большинством современных. В некрологах киевских князей, включенных в летописи, постоянно, наряду с описанием внешности и деловых качеств, встречается замечание: был книголюб, любил чтение книг... Константин, один из сыновей Юрия Долгорукого, оставил по завещанию библиотеку, в которой «одних греческих книг было свыше тысячи». Сколько же было других, и особенно русских? Но книги те существовали в одном, двух, трех экземплярах. Причем Константина отнюдь не рисуют в летописи как исключение. Читали много и охотно, на нескольких языках — своем, греческом, латинском, болгарском. Говорили на еще большем числе языков. Учась с голоса по преимуществу — по старой русской способности к языкам, — выучивались легко, быстро. Автор «Слова о полку» был один из очень многих. Но все легко исчезало. Соль в том, что произведения греков и римлян были рассеяны по обширной территории, застроенной в большой мере каменными или каркасными, но оштукатуренными домами, с каменными погребами. И то сохранилась лишь часть. Пример: император Тацит повелел, чтобы во всех библиотеках империи хранилось по десять экземпляров трудов его знаменитого предка. До нас дошла лишь часть книг Тацита...

 ***

...Я убежден, что произведений, подобных «Слову о полку Игореве», и еще лучших произведений было много, сотни, сотни. В те годы не только у князей собирались библиотеки в тысячи томов. Греческие, латинские в подлинниках и переводах и много русских произведений. «Слово» сохранилось не потому, что оно было лучшим, но случайно. По художественной своей значимости оно было одним из многих, никак не больше. Повторяю — «Слово», случайно дошедшее до нас, не было чудом, не было этаким «гостем из космоса». Лирика тех лет исчезла совсем. Здесь надобен метод, применявшийся в палеонтологии: по зубу, куску челюсти и обломку берцовой кости восстанавливают некое животное: питекантропа, синантропа и кучу других. От древнейших акул были найдены только зубы, по которым, однако, точно исчислены все размеры акул. Но у естественников есть методы, теория доказательств, у них наука. У словесников нет подобной науки. Естественник, найдя кость, доказывает, что был вид, подвид, семейство и прочее, ибо для него одна кость свидетельствует о существовании массы животных, имевших предшественников, современников, потомков. Словесники же способны считать, что «Слово» было одно, без литературной среды, без общества, без предшественников, без продолжателей, что оно, «Слово», подобно одному растению, выросшему из одного зерна, упавшего из пространства, давшего один плод и после того умершего.

Могу добавить из виденного: многие произведения XIX века, начала XX и наших дней либо совсем исчезли, либо уже сегодня сохранились как уникумы, в одном экземпляре.

...«Слово» написано вольным, но и ритмичным размером. В нем — медленный и тяжкий по силе своей топот народа, который ИДЕТ.

 ***

...Обстоятельства работы забрасывали меня в глухие места. Там я учился понимать, что личности, яркие быстротой ума, широтой взглядов, волей, тонкостью чувств, благородством, на которых можно полагаться, как на каменную стену, рождаются и живут в среде безграмотной. А среди людей, едва умеющих подписать свое имя, есть обладатели богатейшего языка, владеющие подлинно художественной речью, с громадным запасом слов. С другой стороны, образование самое «высшее», вполне современное, не делает глупца умным, а прохвоста — порядочным человеком.

 ***

...Какую же силищу имеет «Слово», а? Помните, у Пушкина в «Борисе» Пимен чем занимается? Безвестный, ничтожный в счете рангов житейских, — он ведь царям приговоры выносит! Думает же, что записывает лишь виденное да слышанное.

...Художнику «высота» необходима, высота понимания и обозрения, которую он сам находит вне зависимости от того, солдат его герой или, к примеру, генерал... Внутренняя свобода нужна художнику. Эк просто пишется слово. А ведь свобода есть величайшая проблема, с которой люди возились и будут возиться. А мы с вами вроде ищем рецептов искусства. Да ведь даже живописца учат не создавать, не творить, а пользоваться красками да кистями. А писателя учат сначала в школе палочкам, потом буквам, потом слогам да словам, а как он научится грамоте, вот и все. А далее, будешь ли ты писать доклады и отчеты с деловыми письмами либо стихи да романы, — дело твое.

Главное — во внутренней свободе. Про это хорошо сказал Л. Толстой: «Прежде чем сесть за роман, писатель должен знать, где добро и где зло». Понять это просто, но не с ложных высот школьной философии; пишущий обязан верить в правду того, что пишет, и писать по совести, тогда у него есть надежда на успех. А коль засадить себе в голову хитренький расчет плюс неотстанные мысли о редакторах и критиках, получится нечто заурядное, которое, сколько ни славили бы за «правильность» критики, будет читаться лишь потому, что у нас есть миллионов двадцать людей, для коих чтение есть естественная потребность.

 ***

...Чтобы выразить себя, иначе говоря, чтобы создать произведение художественное, надобно, во-первых, во-вторых, в-третьих, быть до конца самим собой. При всей множественности пишущих их, мучеников пера, в сущности, не много. Чтобы предпринять труд необычный, не повседневный, никем не заданный в порядке службы, чтобы найти время, много времени и, наконец, чтобы не разочароваться и повторить попытку, нужны воля и внутренний жар. Нужно увлечься. Характер увлечений определяется призванием.

Начинающему писателю необходимо пробиться не через засеки редакционных безразличии, а проклюнуть самоличную скорлупу.

Писать так себе, просто, между прочим становится все труднее. Уж слишком густо заселился мир. Трудно подобрать заглавие, так много заглавий. Трудно найти нетронутую тему, И очень, очень трудно прорубить незримо давящий всех нас и каждодневно разрастающийся лес штампов. Уже нельзя пользоваться ни одним словосочетанием, примером, синонимом, ассоциациями классиков: хуже, чем плагиат, они навязли в зубах читателей, и те бросают за окно книги-фальсификации.

Ибсеновский Фальк утверждает право поэта воспевать любовь, хотя «...любовь стара, как чай. А чай китаец пил, когда был жив еще Мафусаил...». Да, но извольте спеть свою песню о любви! Иначе получится трагичное «вне игры» иных наших поэтов — их не читают. А если и читают, то упрекают: не Пушкин, не Лермонтов... Однако А. Блок не слышал таких упреков, хотя и был Блок действительно не Пушкин. Он был самим собой! Вот где секрет творчества и жизни в творчестве!

Всех нас, коль мы сами, а не тряпично-костюмерная личина, и встретят, и полюбят, и будут любить, не попрекая отсутствием сходства с Аполлонами, Афродитами или с более близкими божками.

...На Востоке есть поговорка, что, дабы хорошо что-либо знать, нужно сперва выучить, а потом забыть.

Это хорошо в применении и к литераторам. Прекрасное, точное выражение. Знание, сросшееся с личностью; разум, тренированный, как пальцы виртуоза-пианиста; повествовать, как птица поет, жить в искусстве.

Но ведь это идеал, возразят мне. Это недостижимо ни для кого! Конечно. Но ведь меня или НН и не собираются мерить подобным эталоном. Нам, рядовым, нужна крупица, нужна одна блестка, но добытая из копи глубокой, настоящей копи. Читатель стремится к настоящему слову. Наше право учиться у мастеров всех времен и племен. Учиться делать, подражать. Настоящее обучение в том-то и заключается, чтобы не подражать. Это и есть эстафета культуры. С той разницей от спортивной, что передаваемый предмет (по старой терминологии — огонь) должен чудесно-творчески преображаться в очередной руке. Высшая оценка искусства — неподражаемо.

Все дело в личности автора. Каждому — свое. Как и везде, в литературе один больше, другой меньше. Но коль они сами, то каждый оказывается нужен и живет в творчестве. А. Блок думал о праве любого писателя взять бремя превыше своих сил. Более того, Блок считал это обязанностью. Верно, если писатель берется сам, он поднимет. Пусть оттащит недалеко и за то услышит спасибо от людей.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.