Рукопожатие

Я целиком посвятил себя литературному труду. Читал произведения иностранных писателей и мастеров художественного слова родной страны, а также лучшие образцы народного творчества. Одновременно изучал европейскую литературу, читал Чехова, произведения советских писателей - Горького, Шолохова. Особенно глубокое впечатление произвело на меня «Детство» Горького. Эта повесть открыла мне богатства любви и гуманности, таящиеся в душе народа. Я понял, что подлинные художественные творения могут рождаться лишь тогда, когда писатель тесными узами связан с народом и пишет на своем родном языке. Эта истина глубоко врезалась в мое сознание. Слова Тагора по - новому зазвенели в моих ушах: «Если ты не успел научиться у матери родному языку, то возвращайся к ней и научись, а потом уж пиши».

Я разорвал все мои стихи и рассказы, написанные на английском языке, покинул Лахор и вернулся в деревню. Два года прожил я среди убогих хижин, общался с кузнецами и сапожниками, с теми из моих школьных друзей, которые не расставались с ремеслом, унаследованным от своих отцов. Я изучал пенджабский язык не столько по книгам, сколько черпал его неиссякаемые богатства из устной народной речи. Живой, колоритный язык моей матери, сапожников, дубильщиков кожи и крестьян родной деревни - вот что обогащало мое творчество.

Первый рассказ на пенджабском языке был мною написан в 1940 году. А уже в следующем году, заинтересовавшись пенджабским народным театром, я начал писать и пьесы на родном языке. Чем дальше, тем больше я убеждался в том, что мой родной язык составляет одно неразрывное целое с моим народом.

Я находил невыразимую прелесть в своеобразном лексиконе матери. У нее был весьма вспыльчивый характер, и когда она почему - либо гневалась на меня, из ее уст вырывался поток удивительно красочных, но разящих словечек, обжигавших, точно огненная лава. Но стоило ей только успокоиться, как голос ее снова звучал тихо и проникновенно, и образная речь матери напоминала благоуханную мелодию.

В такие минуты она говорила мне:

- Мой дорогой сын, пусть тебя не обижает моя материнская брань. Даже гневные слова в устах матери - это ручей из молока и меда.

Теперь я понял, какая большая правда скрывалась в материнских словах, и глубоко осознал всю мудрость и справедливость совета Рабиндраната Тагора.

ПЕРЕВОД А. МАМОНОВ.

Шингара Сингх выпил стакан пенистого ласси и, обращаясь к кондитеру, воскликнул:

- Какой напиток! Самое лучшее, что можно выпить с похмелья. Все мое тело изнывало от боли, но сейчас я здоров, как лошадь.

- Эй, такси! - крикнул подошедший пассажир - бенгалец.

Шингара быстро облизал края стакана, вытер усы, бросил кондитеру шесть анна - и вскочил в машину.

- Куда вам, бабу? - спросил он.

- На Шам - базар.

... Шингара Сингх жил в Калькутте восемнадцать лет. Он приехал из пенджабской деревни Маур - Калан. После смерти отца его приютил у себя дядя - владелец таксомоторного гаража, давно обосновавшийся в Калькутте. Шингара жил в глинобитной хижине вместе с другими водителями. По ночам шоферы обычно напивались до потери сознания, укладывались как попало и спали в своем тесном и душном жилище, не замечая укусов назойливых москитов. Иногда шоферы спорили, ругались, и нередко дело доходило до драки. Тогда они таскали друг друга за бороды и тюрбаны, пускали в ход кулаки, рычали и даже кусались. Но на следующее же утро обо всем забывали и снова, как ни в чем не бывало, вместе мыли такси, готовясь к дневной работе. Приветствовали они друг друга громкими ругательствами и проклятиями, которые, казалось, еще более укрепляли их дружбу.

- Поди - ка сюда, ты, ослиный выродок! - по обыкновению кричал шофер Банта своему другу.

- Я занят: мою колеса. Не видишь, что ли, собачье отродье! - отвечал Шингара.

Через несколько дней Шингара почувствовал себя в этой атмосфере, как дома. Он ловко водил машину, пролетая пулей по людным центральным улицам Калькутты, и вслед ему неслись проклятия пешеходов.

Это было в дни войны. Калькутту наводняли иностранные солдаты, торговцы, подрядчики и белые сагибы. Американские вояки сорили деньгами. Если счетчик такси показывал две рупии, они давали на чай три. «Война - хорошая штука, - думал Шингара. - Черт его знает, откуда берется столько сверкающих серебряных монет! Всюду деньги, деньги и деньги...»

Шингара очень любил хорошую одежду. Под этим он понимал цветной тюрбан с торчащим пером и расшитые узором деревенского фасона башмаки с загнутыми кверху носками.