Решающее обстоятельство

Сегодняшний день покажет, насколько хорошо подготовлен корабль к дальнему походу, достоин ли он и впредь носить звание отличного.

Было и еще одно обстоятельство, о котором помнил каждый член экипажа: скоро на «Владивосток», подшефный комсомольский корабль, придет молодое пополнение – посланцы Владивостокской городской комсомольской организации. И экипаж хотел (и даже не просто хотел – считал своим долгом) встретить пополнение рапортом об отлично сданных боевых зачетах. Никто из офицеров и матросов корабля не сомневался в том, что экипаж отработает сегодня с профессиональной добросовестностью – месяцы упорных ежедневных тренировок чего-нибудь да стоят, – но в душе каждый страстно желал, чтобы они не просто уложились в нормативы, но и перекрыли бы их. Они шли к этому, упорно отрабатывая одну за другой учебные боевые задачи, добиваясь полного и четкого взаимодействия всех подразделений и служб корабля, безукоризненного знания каждым членом экипажа не только его персональных обязанностей, но и военной специальности товарища. На корабле это необходимо больше, чем где бы то ни было. Ведя боевые действия в океане, за сотни, тысячи километров от своих баз, он может не скоро получить замену выбывшим из строя матросам, а эта замена бывает нужна сейчас же, немедленно. Вот почему каждый член экипажа обязан знать и уметь вдвое, втрое больше, чем требует от него основное корабельное расписание. Потому так скупо последние месяцы Балашов подписывал подчиненным увольнения на берег, потому так часто срывала людей с мест учебная боевая тревога.

Сразу после получения с берега оповещения о том, что четыре самолета «противника» идут курсом на корабль, Балашов приказал задействовать дополнительные радиолокационные средства: истребители могли обойти район и появиться совершенно с противоположной их теперешнему курсу стороны. Наглухо задраенный корабль приготовился к отражению атаки с воздуха. Заняли свои места и операторы центральных постов управления ракетно-зенитными комплексами. Это они должны были определить характер цели, рассчитать ее скорость, курс и, «взяв» в приборы, уничтожить. Но это произойдет потом, когда истребители войдут в зону поражения. Пока же на главном командном посту было относительно спокойно: корабль шел на «среднем», вздыбливая мощными винтами белый веер воды за кормой, навстречу предстоящим ему испытаниям.

Балашов, не отрывая взгляда от карты, предложил нам прогуляться в машинное, ибо «потом будет не до этого». К тому времени мы уже обходились на корабле без провожатого, что считали для себя пусть скромным, но все же достижением. На «Владивостоке» десятки отсеков и помещений образуют бесконечный и многоэтажный лабиринт, в котором первое время мы не могли без подсказки отыскать дорогу даже в собственную каюту. Теперь мы ориентировались почти свободно: надо только пройти два отсека, а потом спуститься по нескольким трапам вниз – и мы в машинном.

В лицо ударила тугая волна горячего воздуха, выдыхаемого работавшими двигателями. Уши заложило от пронзительного рева машин. Здесь, казалось, можно было кричать и не слышать собственного голоса. Один из матросов, стоявших у пульта управления машинами, кивнул, а потом знаком показал, что глухота сейчас пройдет. Я узнал его – Володя Щетинин, один из корабельных кочегаров. Мы познакомились на заседании бюро ВЛКСМ электромеханической боевой части. Щетинин и его товарищ Саша Бармин докладывали бюро о готовности к работе и результатах планово-предупредительного ремонта техники. Щетинин был краток и деловит: оборудование, за которое он отвечает, в полном порядке, так что пусть товарищи не беспокоятся.

О нем, Володе Щетинине, как об одном из лучших специалистов подразделения, много рассказывал мне и командир его боевой части капитан-лейтенант Николай Николаевич Берилло.

Как-то во время дальнего перехода выбило клапан у одной из машин. Ремонт требовался не очень большой, но работать предстояло в двухсотградусной жаре. Берилло спросил, кто хочет добровольно. Щетинин вызвался первым, за ним – Бармин. Их и взял с собой тогда капитан-лейтенант. И не пожалел: работали Володя и Александр быстро, точно, упрямо. Оторвались от машины, только сделав все, до последней гайки. Когда вылезли наверх и отдышались, Берилло, человек на похвалы не очень щедрый, сказал Щетинину, что не знает, какой тот плотник, но механиком он будет первоклассным, если, конечно, захочет.

Но тогда-то Володя уже и сам понимал, что без машины для него дальше жизни нет. Хотя и гордился своей доармейской специальностью плотника, строил он в самой Москве, и, кажется, строил неплохо. Но, как часто бывает с людьми, особенно в молодости, нашел себя Щетинин по-настоящему, только попав служить во флот и оказавшись среди жаркого грохота корабельных двигателей, почувствовав их силу и послушание одновременно.

Я смотрел на него, царившего среди своих машин, коренастого, стриженного под ежик, мускулистого, и думал, что, наверное, такие вот, как он, не умеют ничего делать вполсилы и вполжелания. И потому так ладно получается у них все, за что бы они ни взялись, будь то работа плотника, или кочегара военного корабля, или любая другая.

Нас резко качнуло вправо, а потом мы почувствовали, как сменился ритм вибрации оборудования, когда после поворота корабль рванулся вперед на полном ходу. Это значило, что там, наверху, изменилась обстановка и крейсер выполняет какой-то маневр. И нам надо идти в центральный пост управления зенитно-ракетным комплексом, где решался исход поединка корабля и истребителей.

...Мы начали разбираться что к чему только после того, как глаза привыкли к полумраку: чтобы не рассеивалось внимание операторов, светились лишь приборы. Справа за крайним блоком работал Шолохов, слева от него Гаркуша – оба Володи, опытные операторы, на счету которых по нескольку отличных боевых пусков, к тому же они друзья – водой не разольешь. У них все общее, начиная с работы и кончая посылками из дома. И, несмотря на некоторые разногласия, общее мироощущение. Как-то я был свидетелем их разговора.

Шолохов, уговаривая товарища поехать после службы в Тюмень, рассказывал о Сургуте, где работал радиомехаником, обеспечивая связью буровиков. Гаркуша кивал головой и поддакивал, слушая про свирепые метели и таежные поселки, про нефтяные фонтаны и северную романтику. А потом сказал, что Тюмень – это, конечно, здорово, но на его заводе в Таганроге тоже не менее интересно, и техника такая, что дух захватывает, и уезжать оттуда он пока не собирается. Шолохов не обиделся, пропел, что «не всем дано понять страну Тюмению», и заметил что-то насчет завода в Таганроге, который, конечно, без Гаркуши далеко не уедет.

Щетинин проверил настройку приборов – все было нормально, скосил взгляд налево. Там застыли у индикаторов его товарищи, с которыми накрепко связали его полтора года службы. Из десятка команд они вылавливали натренированным слухом лишь те, что касались их непосредственно. Шолохов. вдруг почувствовал, как его захлестывает волнение, почти незнакомое ему прежде, даже на практических пусках. Это происходило совсем не потому, что за спиной у него стоял проверяющий, в себе он не сомневался. Когда ему «выложат» цель, он не промахнется. Но сегодня он первый раз отвечал не только за свою работу, он отвечал за своих товарищей как групкомсорг, как человек, наделенный правом и обязанностью отвечать за других.

Это была физически и зрительно почти неосязаемая схватка, которую, как и большинство ей подобных, вершат электронная техника и установки, управляемые волей и профессиональным интеллектом человека. Такова особенность современного боя, в котором оружие сталкивается с оружием далеко от пославших его людей.

Самолеты, атакуя корабль, могли применить множество неожиданных маневров и комбинаций, инициатива боя была у них. Но при любом варианте корабль должен был их «увидеть» прежде, чем они будут в состоянии применить оружие. Это был первый необходимый фактор успешного отражения атаки с воздуха.

Два истребителя появились на экранах индикаторов точно по курсу корабля. Они не пошли на сближение, а начали описывать полукруг. На экранах замелькали белые шлейфы помех. Операторам пришлось работать в условиях радиопротиводействия. Но не это тревожило командование корабля, в конце концов операторы ракетно-зенитного комплекса могли перейти на другой диапазон или вести «цель» по острию шлейфа, оставалось загадкой – где вторая пара истребителей? Поэтому Балашов попросил передать на центральный пост, чтобы там усилили наблюдение: атакующая пара самолетов могла появиться внезапно на малой высоте.

В принципе это был не новый прием; так называемая демонстрационная пара или звено самолетов маневрировали в поле радиовидимости корабля, отвлекая на себя внимание противовоздушной обороны, а тем временем два самолета заходили на предельно малой высоте совершенно с другой стороны и наносили бомбовый или торпедный удар.

Вторая пара истребителей «противника» появилась на горизонте, словно вынырнув из морской пучины. Самолеты шли с востока, как и предполагал Балашов, на предельно малой высоте под прикрытием радиопомех, курсом на правый борт крейсера. Команде центрального поста управления ракетно-зенитным комплексом оставались считанные мгновения на то, чтобы произвести десятки операций, заложенных в общее понятие «бой». Каждая потерянная операторами секунда, каждый «провал» в радиовидимости цели работали на «противника», увеличивая его шанс нанести удар первому.

Отделение и в этот раз перекрыло нормативы. Первым доложил Владимир Гаркуша. Две мерцающие белые точки – импульсы сошедших со стартовых устройств ракет, рванулись навстречу целям, пересекая матовые квадраты экранов.

Самолеты были «уничтожены» до того, как они вышли на рубеж торпедной атаки.