Знаете, патер однажды говорил, что если кто - нибудь совершает самоубийство из - за угрызений совести, то этим тяжким грехом может себя спасти: он умирает в истинном раскаянии. Думается мне, патер был не очень в этом уверен, но, верите ли, с тех пор в той камере присутствовал дух Марко.

А было оно вот как: когда в камеру кого - нибудь запирали, то в этом человеке просыпалась совесть, и он начинал сожалеть о своих поступках, раскаивался, обращался в праведника. Понятное дело, не с каждым это случалось за одно и то же время: кто совершил небольшой проступок, тот укладывался и в одну ночь, за кем числилось дельце похуже, тому надо было уже дня два-три, ну, а настоящему преступнику, чтобы «обратиться», иной раз и трех недель не хватало. Дольше всех выдерживали взломщики, казнокрады и вообще все, кто делает крупные деньги.

Лучше всего камера действовала в годовщину смерти Марко. Так они там, в Палермо, устроили из нее этакое исправительное средство, понимаете? Запирали туда арестантов, чтобы они раскаивались в своих поступках и обращались. Да ведь известно, у некоторых в полиции протекция, а иные из этих мерзавцев - фараонов к тому же еще нуждаются. Так в камеру, понятное дело, сажали не всякого, кое - кого оставляли необращенным. Уж, надо полагать, жулики покрупнее давали им немалые взятки, чтобы только не попасть в чудотворную камеру...

В чудесах ведь тоже не очень - то много честности.

Все это мне рассказал тот надзиратель в Палермо, а коллеги, что отбывали срок, подтвердили.

В то время там как раз сидел один английский моряк; его упекли за какое - то бесчинство и драку. Так он прямо из камеры Марко подался на Формозу миссионером и, как я лотом слышал, умер мученической смертью. Да, камера была что надо; ни один надзиратель и пальца сунуть в нее не хотел, так они боялись, чтобы эта благодать не снизошла, упаси боже, на них самих и не заставила раскаиваться в собственных поступках.

Как я уже говорил, я учил старшего надзирателя разным благочестивым играм. Ну и бесился же он, когда проигрывал! Однажды ему шла особенно паршивая карта, и он до того рассвирепел, что запер меня в камеру Марко. «Per baco, - орал он, - я тебя проучу!» Ну, я лег там да и уснул.

Наутро надзиратель вызывает меня и спрашивает: «Ну как, обратился?» «Я ничего не знаю, господин комендант, - говорю я ему, - я спал, как сурок». «Ну, так марш обратно!»

А впрочем, чего там долго рассказывать: я просидел е этой камере три недели и хоть бы что:

никакого раскаяния не почувствовал. Надзиратель сначала только ходил и качал головой, а лотом и говорит: «Вы, чехи, должно быть, страшные безбожники или еретики, коли на вас даже это нисколько не действует».

И, понимаете ли, какая штука? С тех пор камера Марко вообще перестала действовать: кого туда ни пихали, он не обращался ни на грош. Одним словом, перестала действовать, да и только. Господи Иисусе, какой же тут поднялся галдеж! В дирекции меня распекали на все корки за то, что я им где - то там что-то испортил. Я только плечами пожимал: ну, скажите, как я мог это сделать, а? Так нет, мне все же дали трое суток темной, будто я и впрямь испортил эту камеру.

Перевод с чешского. Ф. Украинский.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.