— Гм, ничего... То-то под глазами синяки. Негоже этак, милочка.

А Елисеевна называет ее рыбочкой. Елисеевна тоже добрая и.толстая, но гораздо моложе Филипповны. Она жарит колбасу, раздает подзатыльники трущимся у сковородки пацанятам и говорит Ксении:

— На кой ляд терзаешь себя, рыбочка, ну на кой?

— Да я ничего, — говорит Ксения и думает: эти и остальные, женщины барака равнодушны, что ли, к своим мужьям? Настолько они спокойны, будничны, а ведь с Каспием шутки плохи. Нет, я не имею права думать такое о них, просто они сдержанны и терпеливы. Мужчины в поселке смелые, бесшабашные, женщины — сдержанны и так же мужественны, да и, наверное, они попривыкли. Я же не привыкну, никогда не привыкну.

Попив чаю, Ксения присела к зеркалу наводить красоту. Подкрашивала помадой губы, карандашом — брови и ресницы и разглядывала себя. Да, в подглазьях фиолетовые крути, куда это годится? И это никуда не годится — волосы отросли, завивка не держится. Когда-то она носила прическу — куцые и кокетливые, под девочку, косички. Но среди рыбацких жен это было нелепо, и она перешла на обыкновенную завивку. И туфли на каблуках-гвоздиках, и брючки три четверти были здесь нелепы, и многое другое.

Сперва ей показалось: она войдет в новую жизнь. Она с интересом узнавала и запоминала, что мужчины в колхозе любят именоваться не рыбаками, а моряками; что на берегу свистеть нельзя — накличешь ветер, шторм; что Каспий мелеет, и это заботит всех; что весенняя путина начинается в апреле, а осенняя — в августе, что красная рыба — осетр, севрюга, белуга — называется краснюк; что штормом выбрасывает на камни обессилевших тюленят, их израненные туши издали не отличишь от камней; что, раскачавшись, море долго не утихает, и поэтому у берега круче. обычного пахнет йодом.

Но все это не то. Настоящее рыбацкое житье — штормовая ночь и муж на лове. Не привыкну я к этому. Пускай я избалованная, нехорошая, эгоистка, рыбачка из меня не получится.

Ну, если угодно, боюсь этой жизни. Элементарная трусиха. Я же не мужчина, не Василий. Я однажды спросила его: «Испугался ли ты хоть когда-нибудь?» Задумался, молчал, теребил пуговицу на пиджаке. А он-то бывал в переплетах: у пьяного нож вырвал в клубе, отпетого браконьера с двустволкой задержал, пожар ликвидировал на корабле, когда служил в пограндивизионе, — грамота об этом есть. Спустя минуту он ответил очень серьезно: «Разок напугался. Напугался, что не выйдешь, Ксенюша, за меня замуж». Ну, что ж, Васенька, придется испугаться еще раз, когда скажу тебе на причале... Ладно, довольно. Пора на работу.

Небо в плотных, непробиваемых тучах и высокое, высокое. Свинцовое море до горизонта исполосовано барашками. На причале никого. Прибой густо шумел, клокотал у причальных свай, у камней, у нефтяной вышки на песчаной косе. Шторм вроде немного поутих. Отжимаемые моряной, над прибрежьем, поселком, плавневыми камышами суматошно летали козары и утки — чернять, красного ловки. Ветер срывал с Ксении платок, норовил распахнуть полы пальтишка. В палисадниках — отсыревшее кукареканье петухов, рделые листья дикого винограда.

Встречные молча кивали Ксении или, как заведующий холодильником даргинец Алибеков, произносили: «День добрый». «День добрый», — произносила и Ксения, и ей чудилась на лице у Алибекова, мужичины на девяносто кило, мальчишечья усмешка. Конечно, посмеиваются, что она, дура, ненормальная, трясется о муже, бегает на причал.

Справа и слева белели жилые домики из плитняка, островерхие лабазы, колхозная контора. Ксения переступила через рельсы — и рефрижераторные вагоны были белые, чистенькие. И магазин был беленый, чистенький.

Покупатели уже топтались у дверей: два подростка и женщина — в телогрейке и с перевязанной щекой. Подростки были рыжие, как подсолнухи, и нетерпеливые: в школу надо, опаздывают. Они набрали хлеба, сахару и конфет и выскочили, хлопнув дверью. Женщина, морщась от зубной боли, глазела на продукты, ворчала:

— Батоны куда подевалися?

— Раскупили, — сказала Ксения.

— А ежели я от черного-то отвыкла, напрочь отвыкла...

Потом в магазин боком протиснулся Ромка Тертышин — дядя в бахилах и длинный, тощий, с маленькой головой, нареченный за это Гвоздем Без Шляпки. Тот самый, который размахивал финкой в клубе после кино о Циолковском. Наутро, протрезвев, он приходил к Василию, бормотал сумрачно: «Спасибо, от греха отвел меня... Мог пырнуть кого спьяну-то, сдуру...» Гвоздь Без Шляпки — непутевый мужик, запивоха, по пьянке на спор разгрыз стакан, проглотил осколки и теперь болеет; он угрюмый, мрачный, разговор у него отрывистый, грубый, и только когда речь о водке, черты его мягчеют и говорит он ласково, нежно: «Водочка».

— Давай, девка, пару бутылей! Водочки московской...

Ксения с удовольствием не продала бы водку забулдыге. Но это будет нарушение принципов нашей торговли. А вот так нарушения, пожалуй, не будет, а если и будет, то небольшое:

— Продам лишь одну бутылку.

— Ты чего, девка? — Гвоздь Без Шляпки удрученно таращится, кряхтит.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.