Проволочка

Колыбалин даже слегка прикрыл глаза, собирая в одно место разрозненные временем и событиями воспоминания, потом круто повернулся к притихшим слушателям и начал:

- В 1916 году полковнику Колыбалину было неполных девятнадцать лет. Вятское село, где он родился и жил до призыва, стоит в полуторастах километров от железной дороги. Первый поезд, который он увидел, был тот самый, что повёз служить его в царскую армию.

Через три недели после призыва парнишку послали на фронт. Попал он в окопы совсем не обстрелянный и, что греха таить, в первые дни боялся страшно, ну а потом отошёл...

Ему повезло: он встретил земляка, и не просто земляка, а фельдфебеля, и не просто фельдфебеля, а георгиевского кавалера четырёх степеней, такого, которым гордился весь полк.

Скоро лихой вятский паренёк под покровительством фельдфебеля Чигирёва стал настоящим солдатом: спал в землянке, ходил в дозоры.

Полк, в котором находился Колыбалин, стоял невдалеке от немецких позиций и с минуты на минуту ждал приказа о наступлении.

Немцы заняли удобную высоту, окопались и так оплели себя колючей проволокой, что подступиться к ним было невозможно.

Высота была важным пунктом, и её следовало взять во что бы то ни стало.

К штурму готовились с величайшими предосторожностями; немцы тоже всё время были начеку. Стоило на мгновенье поднять на штык фуражку, как она оказывалась изрешечённой пулями.

Но в день наступления творилось что - то необычное. Уже последний солдат первой шеренги выбрался из окопа, а со стороны врага не раздалось ни одного выстрела.

Густая цепь атакующих после небольшой заминки двинулась на врага.

Солдаты шли молча, сжав зубы и ступая на носки. Колыбалин шагал рядом с земляком, на левом фланге. Тело его стало лёгким, как будто пустым, а руки и ноги - очень тяжёлыми. Пальцы его с такой силой сжимали винтовку, словно жизнь молодого солдата сосредоточилась в его руках, и вырвать винтовку из этих пальцев, казалось, можно только вместе с жизнью.

Рыжеусый низкорослый земляк - фельдфебель шагая рядом с Колыбалиным. Тронутое оспой лицо Чигирёва было совсем спокойно, словно он шёл не в атаку, а на прогулку. Этот рыжеусый фельдфебель обладал редкой способностью - в самые опасные минуты оставаться не только спокойным, но и заражать своим спокойствием окружающих. Но чем ближе были окопы противника, тем сильнее волновались солдаты: навряд ли немецкие дозоры до сих пор не видели нашей цепи. Но враг молчал, и наступающим настойчиво лезли мысли о ловушке - невольно сам собой замедлялся шаг.

Вдруг вся первая шеренга замерла, как вкопанная. Колыбалин не сразу понял, в чём дело. Но общее волнение передалось и ему.

Вся путаница хитроумных проволочных заграждений, прежде сооружённых немцами, была снята.

От места, где сама собой остановилась цепь, до окопов противника виднелось теперь свободное пространство. Только по вбитым свежеобструганным колышкам полуметровой высоты протянулась гладкая тонкая проволочка. А в трёх шагах перед проволокой была вырыта неглубокая канавка.

Какая таится опасность здесь, никто не знал. Но не было силы, способной хотя бы на шаг подвинуть людей. Солдаты, много раз мужественно шедшие в бой, теперь беспомощно топтались на месте. Командир роты, молодой, безусый подпоручик, попробовал крикнуть: «Вперёд!», - но вместо команды изо рта его вылетел хрип, и он растерянно посмотрел на фельдфебеля.

Чигирёв, о храбрости которого ходили самые невероятные рассказы, стоял рядом с Колыбалиным, бледный, с потемневшим лицом, беспомощно, как палку, опустив винтовку.

Но заминка продолжалась недолго - одну - две секунды. Вдруг отовсюду разом затрещали десятки немецких пулемётов и сотни винтовок. И тогда, хотя огонь неприятеля был очень губителен, будто вздох облегчения вырвался из груди атакующих.

Люди ожили, вся цепь ринулась в свежевырытую канавку, пытаясь укрыться в ней от огня. Канавка была мелкая, и солдаты забили ее до отказу: двум левофланговым, Колыбалину и Чигирёву, не нашлось в ней места.