ЗА ТОНКОЙ стенкой разговаривали двое. Вернее сказать, один из собеседников, захлебываясь и торопясь, заглатывая слоги и слова, что-то рассказывал, а другой хмыкал и отделывался односложьями. Один голос был восторженный, летящий, голос-птица, а другой - приземлился и сухо стукал.
В доме, в этот близкий к сумеркам час, было по-необычному тихо, и весь разговор отчеканивался у меня в мозгу как человеческое лицо на медали.
- А видел, какая она большая, чистая и великолепная - прямо рабочая столица, первый сорт.
- Хм-да...
- И куда ни глянешь, везде рабочие массы, рабочие массы... Особливо, посмотрел бы ты наших жителев где-нибудь за городом или, к примеру, на Воробьевых на спортивном празднике - одна сплошная трудящаяся волна. И на нее льет свое тепло солнышко, и над нею реют птицы: живые и наши советские. Да такие, что получше живых. Это, Федор Иваныч, есть наш стальной советский кулак, наша гордость и ультиматум для происков мировой буржуазии. С этими - не замай... И тут же названивает трамвай, и автомобиль с детишками гудит, как на работу.
- А на площади товарища Свердлова еще не был?
- Нет... побываю.
- Эх-х, ты... Ну, что ты за человек, Федор Иваныч, приехал в Москву на три дня и медлишь с рассмотрами... Да ведь это есть самая замечательная площадь, - рассмотри, обязательно рассмотри... Я тебе еще чаю налью?
- Эге...
- Ты кусай, кусай - не бойся. При деньгах... Да, уж площадь, так площадь... Вечером, ежели еще какой съезд подвернется, все глаза оставишь; огней - тыщи: огни - просто, огни - гирляндой, огни - линеечкой и каких только нет. И из этих огней получаются в роде как бы саженые буквы: ее да ее, да еще ее, да ер - наш могучий и необъятный союз... А насупротив, над „Рабочей Газетой» - картины на полотне показывают, и всякая политическая новость тут же: на, читай, без никаких денег.
- Вижу, что Москва тебе пришлась как раз. Как сапог по ноге - стукнул сухой.
- Именно, верно. А, главное - цель жизни определилась: хочу стать форменным, вы-
ученным человеком. Как был я малограмотный, самоучка и почувствовал жажду, - все мои пути пришли на рабфак. В роде как бы на гору какую поднялся и все увидал. И теперь не жалко, что в Петровском парке сколь ночей ночевал, и, случалось, в чужом подъезде тоже, и что без работы был - прошло, проехало. Устроилось.
е посылаю поклонов: я-де проживаю теперь в Москве, подал заявление на рабфак, и у нас теперь идет очень много борьбы против старых обычаев и кланяться, во-первых, строках моего письма - это у нас считается не весьма фасонно, а потому и не кланяюсь пока никому, тем паче, что ты там, у меня один»...
- Хм... грандиозно пущено.
- Я и с тобой ему отпишу. Скажешь, что живу по рабфацки: днем на работе, вечером с книжицей и на научность бросаюсь тигром... Я вчера вот шел по Моховой, а продавец кричит, надрывается: «Полная модель человецкого тела, вместо трех рублей только полтинник». Ну, все идут своей дорогой, без внимания. А мне занятно, заинтересовался и купил. И с объяснением всех функциев. Ин-терес-сно. Кровь-то наша, понимаешь, есть шарики, и эти шарики чего только не вытворяют. Ну, скажем, привьют человеку оспу или тиф, такие там, у шариков у этих начинаются драки, ничем нашим не уступят. Оттого и в жар человека бросает. Ин-нтерес-сно.
- Хм-да. Это верно... Одначе, не пройтись ли нам по городу-то?
- Давай, давай, всенепременно. Вот переведем вздох и - айда.
Разговор затих. За стенкой мыли стаканы. Я вспомнил о недоделанном деле и заторопился. Подумал: «должно быть, новый жилец - надо познакомиться»...
Дело в том, что у нас в доме за освободившуюся комнату почти три месяца шла жестокая гражданская война, претендентов на комнату перебывало множество, и вот, по видимому, она досталась рабочему... «Надо познакомиться с соседом».
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.