Случилось так, что на II международном Московском кинофестивале почти не оказалось картин, события которых были бы приурочены к шестьдесят первому году и героями которых были бы молодые люди «комсомольского возраста». Действие почти всех фильмов, которые были признаны лучшими, отодвинуто за рубеж сорок пятого года.... Промерзшая комната московской военной зимы и щедрый огонь времянки, растопленной ради гостя; девчонки в цехах и голос Левитана; грохот воинского эшелона, который проносится мимо женщин на станции: мечутся, загораются надеждой, отчаиваются глаза... Чье лицо успело промелькнуть там, в дверях теплушки, чей оклик расслышан в громе колес на стыках?.. Поезд мчится, не замедляя, обдавая паром и шумом, мальчишка затыкает уши... Так встает военная пора в «Чистом небе» Григория Чухрая. И снова на экранах война. Болгарское антифашист-ское подполье, о котором вспоминает фильм «Как молоды мы были». Русская девушка-солдат, отыскивающая убежище в доме венгерского врача в «Альба Регия». Польский фильм «Сегодня ночью погибнет город». «Последняя зима» (Дания) - последняя зима гитлеровской оккупации, время, когда тихая Дания перестала быть тихой. Лагеря уничтожения в фильмах «Загон» и «Небесный отряд», исправность этих фабрик, имевших свои производственные задания: столько-то тысяч смертей в сутки, пепел сожженных на удобрение, войлок из волос... Художники касаются войны не с целями мемуаристов. На материале, казалось бы, уже отданном в собственность истории, разгораются неожиданно сегодняшние споры. Это прежде всего спор о человеке, о его нравственном потенциале. Режиссера и писателя Ар-мана Гатти считают принадлежащим к «новой волне» французского кино. Художников этого направления отличает острота внимания к проблемам молодежи Запада, их стремление выступить от лица поколения. В их фильмах-взволнованных, тревожных, часто непоследовательных - постоянным мотивом живет беспокойство о будущем. В картине режиссера Франсуа Трюффо «400 ударов» дважды звучит вопрос: «Что из вас вырастет?», «Что будет с Францией?» Вопрос этот задают учитель, раздающий оплеухи ученикам, и кюре на улице, когда мимо него пробегают мальчишки. Но, заставляя произносить этот вопрос людей, которые меньше всего способны на него ответить и для которых это только привычный оборот речи, машинальный, как пощечины, отпускаемые в младшем классе, - заставляя этот вопрос звучать как бы в иронической тональности, Трюффо сам к нему относится очень серьезно. Ведь юность-это будущее. И что в самом деле станется, когда в жизнь войдут эти под-ростки, с их ощущением собственной ненужности, с расшатанной моралью, с привычкой к естественности всего плохого... Художники «новой волны» не имеют какой-то общей нравственной концепции, как имели ее, скажем, итальянские неореалисты. Их взгляды разноречивы и непоследовательны даже в каждом отдельном случае. Тем интереснее четкость, подчеркнутая определенность нравственных выводов в картине Гатти «Загон». В споре о человеке Гатти высказывается недвусмысленно. Перед тем, как начался конкурсный просмотр, Арман Гатти сказал несколько слов. О том, что вот он, Гатти, сейчас в Москве. А Николай Мышкин - заключенный номер такой-то в лагере таком-то - родился под Сталинградом и очень хотел повидать Москву, где никогда не был. Николай умер в лагере. Они были товарищами - Николай и Арман, семнадцатилетний французский партизан... «Загон» имеет весомость прямого свидетельства: Гатти вынес из заключения не только память о преступлениях фашистов, но и высоту веры в людское товарищество. В «Небесном отряде», снятом югославскими кинематографистами, действие происходит в таком же лагере. И основная коллизия обеих картин одинакова: герои «Небесного отряда» покупают себе месячную отсрочку конца, соглашаясь обслуживать газовые камеры. Героев «Загона» запирают вдвоем, обещав сохранить жизнь тому, кто сумеет придушить другого. В «Небесном отряде» бесчеловечие оказывается сильнее человечности, насилие разрушает связи людской общности, самосохранение делает людей преступниками, не освобождая их от расплаты с собственной совестью, не снимая с них ответа за отступничество... Да, бывало и так. Именно «расчеловечивания человека» и добивались фашисты. То, о чем длинно и мучительно подробно повествует «Небесный отряд», сказано в короткой заставке «Загона». По выбоинам с трудом шагают вверх по каменной осыпи ноги в арестантских башмаках. Сведенные усилием руки: люди тащат носилки со щебнем. Оступишься - пристрелят. Кто-то из ослабевших спотыкается. На провинившихся смотрит «капо» - надсмотрщик из заключенных. Чуть повыше видны начищенные голенища офицера. Капо приказывает: деритесь. Кто уцелеет в драке - вообще уцелеет. Люди медлят, потом катаются, сцепившись. Рука нащупывает камень, бьет. Победитель встает, изнеможенный и страшный. Капо оглядывается на офицера вопросительно - улыбка сверху дает согласие, - капо подводит победителя к краю обрыва, сталкивает вниз. Офицер еще раз улыбается утвердительна и распоряжается, чтобы капо расстреляли... Эта схема - заставляй убивать друг друга и убивай - кажется гитлеровцам безукоризненно действующей. Лагерное начальство держит между собою пари - кто кого убьет, оставшись наедине за колючей проволокой, в загоне, на мгновение освещенном слепящими прожекторами и снова отданном темноте. Здесь оставлены приговоренный к смерти заключенный № 24 и заключенный с пятизначным номером Давид Штейн, смертник по национальности... Один из спорящих делает ставку на еврея, другой убежден, что в таких условиях старый коммунист Шонгауэр придушит еврея. Коммунист не стал убийцей, тот, кто «ставил» на него, - в проигрыше. Но и выигрыш другого спорщика кажущийся. Неузнаваемо изуродованный труп, который поутру найден в загоне, - это не Карл Шонгауэр. Подпольной лагерной организации удалось спасти товарища, подсунув за решетку труп умершего в госпитале чеха Свободы, под чьим именем и номером будет отныне жить Карл. Штейн мог бы рассказать об этом: ведь его отправляют в газовую камеру за то, что он убил человека «высшей расы». Разве страх смерти не всего сильнее? Но Давид Штейн покончил со страхами, на неизбывность которых жаловался ночью товарищу. Он молчаливо шагает к машине, стоит рядом с чешкой Анной и с остальными, чей черед умирать сегодня. Его провожает песня: оркестр заключенных - и это тоже преодоление страха - играет «Вы жертвою пали». Мужает слабая медь. Смертников усаживают в автобус. Секундная заминка: Давид пропускает Анну вперед. Женщина улыбается его вежливости как чему-то забытому, как отголоску настоящей, нелагерной жизни. Подробность найдена удивительно: норма человечности восстановлена в ее полном объеме, от героического самоотвержения до жеста обыденной воспитанности... Быть может, одно из самых страшных «последствий» гитлеризма - это память о нестойкости, хрупкости гуманистичесного идеала. Лагеря уничтожения были прежде всего лагерями унижения. Что может человек, если его бьют, травят собаками, если сверху наставлены пулеметы, а вдали чадят работающие с полной нагрузкой нрематории!... Чем может держаться человек в таких условиях? Герой картины «Загон» отвечает с определенностью: если ты чувствуешь себя только «просто человеком», тебя уничтожат. Тут надо понять, что важен не ты сам по себе, а то дело, ради которого стоит сохранить жизнь. Именно дело, именно идейность дают мужество героям венгерского фильма «Альба Регия», болгарской картины «Как молоды мы были». Революционная цель, наполняющая смыслом жизнь, сообщает обаяние героям кубинской картины «Рассказы о революции», сделанной еще не совсем умелыми руками. Вопрос об идее, способной осмыслить жизнь человека, не случайно возникает в фильме Гатти: среди картин «новой волны», говорящих о томительной скуке современного буржуазного мира, о бессмыслице существования, равно лишенного как целей, так и иллюзий, «Загон» занимает особое место. «Веймар, рядом Бухенвальд». Тан называется документальная картина, показанная ГДР. Город Шиллера и Гете, в шести километрах - концлагерь. В одном музее - чернильница великого поэта, в музее поблизости - орудия пыток... Бу-хенвальд мог возникнуть рядом с Веймаром! Это доказывает, что одно лишь только объективное существование гуманистических ценностей еще ни от чего не гарантирует. Именно эту мысль с ожесточенностью и со страстью доказывает фильм «Профессор Мамлок», поставленный режиссером Конрадом Вольфом по пьесе его отца ридриха Вольфа. Пьеса была написана с четверть века назад, ее уже экранизировали, и все же есть смысл в повторном обращении к ней. Прошлое предостерегает. Конрад высветил в пьесе прежде всего одну тему - тему капитуляции разоружившегося, бездеятельного добра перед энергичным, целенаправленным и хорошо организованным злом. О «капитуляции порядочных» в фильме сказано круто. Его центральная сцена - когда нацист Гельпах заставляет товарищей по клинике предать учителя подписать докладную-донос Аппарат с язвительностью и горечью останавливается на лицах. На лицах интеллигентных, полных брезгливости к собственному поступку и выражения беспомощности. Врач, оторванный для этого грязного дела прямо от операционного стола, стоит, подняв руки. Это, конечно, «бытовая» поза хирурга, опасающегося запачкать стерильно вымытые пальцы, но это и поза-символ. О, эта порядочность втихомолку, порядочность про себя и до поры, уживчивая и тихая порядочность, так легко подымающая руки!... Петр, герой картины «Сегодня ночью погибнет город», знает, что о ней думать. Вот старый, респектабельного вида немец ужасается бомбежкой Дрездена и в промежутках между взрывами подклеивает черепки старинного фарфора. Он говорит, что Рафаэль принадлежит всем. Да, но его собеседник именно эту мысль слышал от своего профессора истории искусств, а профессора удушили в «газовне». Где же он был. старый респектабельный ценитель гуманизма, когда в Освенциме жгли его коллег?.. Нет, уж пусть сгинет все. И сохранность старинных зданий, и звуки Моцарта, и нежный перезвон курантов, и вид картинной галереи, приюта рафаэлевой мадонны, - все это воспринимается бежавшим поляком-лагерником почти как кощунство. Все это не имеет в его глазах права на существование. Мысли героя картины (режиссер и сценарист Ян Рыбковский) воспалены и спутаны. Но надо сказать, что позиция авторов «Сегодня ночью погибнет город», пожалуй, еще более путаная. С их точки зрения, во всем виновата только война, а сама война начинает казаться в этом намеренно нервном по манере фильме апокалиптическим бедствием. Возникает образ потопа, «чистых» и «нечистых» в одном ковче-ге: от пылающего берега в финале отчаливает баркас, где жмутся друг к другу эсэсовец и беглые военнопленные, сообща отгоняют подплывающие огненные обломки; все - люди, только люди, жертвы войны-стихии... Война-стихия?.. Нет, с жестокостью возражают создатели картины «Операция Глейвитц», показанной на фестивале вне конкурса. Это блестящий фильм, с документальной точностью и с сухой яростью рассказывающий о том, как была подготовлена гитлеровская провокация - инсценировка нападения на городок Глейвитц. Канцелярская дотошность и вымуштрованность «особых отрядов», смазанный и отрегулированный аппарат агрессии, хорошо натасканные дипломаты и специально обученные убийцы... Нет, ничего стихийного нет в том ужасе, который обрушился на народы. Апокалипсис ни при чем. Это - дело штабов и бирж.... Прошлое предостерегает. А на экранах рыбаки тянут сети, лемех отворачивает пласт земли, собирают оливки поденщики на греческом острове Митилена, любопытные пингвины рассматривают ученых, высадившихся в Антарктиде, медленно начинает биться машинное сердце корабля, сходящего со стапелей, неутомимы пальцы ремесленников Исфагана, стада спускаются с гор или пасутся в степях, на красно-пыльном закате... Это короткие документальные ленты, рассказы о ежедневном. О том, как идет жизнь на земле, и слово «жизнь» само собою, естественно приравнивается слову «труд». И есть закономерность, что главный приз фестиваля (наравне с «Чистым небом») получила картина японского режиссера Кането Синдо. «Голый остров» - действительно великое произведение искусства, из тех, которые остаются с человеком навсегда, как остается с человеком Толстой. Это и беспредельно точный рассказ о крестьянской земле, о тяжести весла, о тысяче ведер воды, которые нужно издали привезти на остров, о земле, которая никак не напьется. Мужчина и женщина все подымаются и подымаются в гору, неся на коромысле деревянные бадьи... Это и поэтическая притча, смысл которой относится не только к этим двум японским упорным земледельцам. Не будь так, что могло бы заставить с таким значением воспринимать происходящее, смотреть за постоянно повторяющимся подъемом с ведрами до того, что уже знаешь весь путь - где он круче и нужно идти уже через силу, где на узкой тропе надо повернуться беком, придерживая ношу, где можно перевести дыхание на отлогом склоне... Картина Кането Синдо бессловесна; в ней удивительная музыка, в ней шумит море, слышен звук моторки, шорох водяных капель по сухой земле, плеск ведер, но герои молчат. Это не воспринимается как «прием»: слишком велико усилие подъема, слишком устают люди за день; только иногда они улыбнутся своей мысли, улыбке другого человека, вечернему небу. Уважение к человеку - вот что объединяет лучшие фильмы фестиваля. И не зря Золотой приз был дан итальянским кинематографистам не только за художественную картину «Все по домам», но и за документальную «Большую Олимпиаду». В фильме, задуманном, кажется, просто как отчет о спортивных соревнованиях, есть своя внутренняя мысль, своя тема: она поставлена во славу добрых возможностей чело-века, его силы и его дружелюбия. Нельзя не восхищаться мастерством и репортерской удачливостью операторов. Столько интересного - и путешествие огня с вершины Олимпа, бег с олимпийскими факелами, и плавание на паруснике, похожем на корабль Одиссея... И замечательные кадры, которые дают разглядеть лицо в момент соревнований: уверенную улыбку одной прыгуньи, беспокойство и приказ самой себе - собраться! - у другой... Но с особой пристальностью камера следит за проявлениями доброй воли и дружбы спортсменов. Мы видим, как столпились соревнующиеся около товарища, повредившего ногу, - на лицах озабоченность, никто не радуется, что из игры выбыл соперник... Мы видим, как советские марафонцы приветствуют абиссинского скорохода, одержавшего победу над ними... «Большая Олимпиада» - кажется, единственный фильм на фестивале о юности. Это фильм, дышащий надеждой. Я дописывала эти строки, когда кинофестиваль словно бы с рук на руки передал Москву новым ее гостям - участникам Всемирного форума молодежи. Для тех, кто встретился, чтобы обсудить судьбы юных, небезразличны те споры о человеке, те размышления о гуманизме, тот антифашистский дух, которыми были согреты недавние дни кинофестиваля. Прошлое предостерегает. Будущее требует деятельных рук и деятельных молодых душ.

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.