...На долгую разлуку

Нас тайный рок, быть может, осудил!

Несколько лет назад ленинградский исследователь Э. Найдич заметил на одном из писем лицеиста-моряка Федора Матюшкина, посланного друзьям из далекого плавания, сургучную печать, в центре которой находились две пожимающие друг друга руки, символ лицейского союза, а по краям ясно прочитывались слова из лицейской песни: «Судьба на вечную разлуку, быть может, породнила нас...»

И вот 1836 год: «иных уж нет, а те далече». Иван Пущин, некогда в классе прозывавшийся «Большой Жанно», энергичный, не поддавшийся каторжным годам, благодарит директора Энгельгардт а за ценную посылку (и понимает, между прочим, что привет его дойдет ко многим товарищам, регулярно наведывающимся к Егору Антоновичу или встречающимся с ним на общих праздниках, – Мише Яковлеву, Ване Малиновскому, Косте Данзасу, Александру Пушкину). Однако директор в своем письме, на которое отвечает декабрист, очевидно, сожалеет, что Пущину удастся лишь прочитать текст лицейской песни, да никак не услышать ее полного музыкального исполнения, ибо лицейские запевалы находятся в Петербурге, Москве, то есть в другой части света.

В своем письме Пущин возражает:

«Напрасно Вы думаете, Егор Антонович, что я не мог услышать тех напевов, которые некогда соединяли нас. Добрые мои товарищи нашли возможность доставить мне приятные минуты. Они не поскучали разобрать всю музыку и спели. Н. Крюков заменил Малиновского и совершенно превзошел его искусством и голосом. Яковлев нашел соперника в Тютчеве и Свистунове».

Мы только что узнали о любопытной, волнующей сцене, разыгравшейся в забайкальском каторжном каземате зимним вечером 1836 года. Лицеистов; кроме Пущина, здесь не было, но друзей было немало: оказалось, что в этой ситуации – за тысячи верст от Царского Села, за цепью охраны и казематскими стенами – можно создать «лицейский вечер». Сподвижник Пестеля, в юности поручик, затем «государственный преступник 2-го разряда» Николай Крюков; член Общества соединенных славян, некогда пехотный капитан, а теперь тоже каторжник 2-го разряда Алексей Тютчев; и, наконец, бывший блестящий корнет кавалергардского полка, ныне отбывающий долгий срок за «умысел на цареубийство» Петр Свистунов – эти люди вдруг перевоплощаются в незнакомых им лицеистов и поют песню «Шесть лет промчались как мечтанье», поют, чтобы сделать приятное товарищу по каторге, и, как видно, добиваются немалого успеха.

Если общее дело – значит, и песня их и Лицей родной... Однако для настоящего хорового исполнения царскосельской песни ранее привлекались и женские голоса, прежде всего родственницы самого Егора Антоновича Энгельгардта. В тюрьме Петровского завода и тут находят выход:

«Вы спросите, где же взялись сопрано и альт? На это скромность доброго моего секретаря не позволяет мне сказать то, чтобы я желал и что, поистине, я принимаю за незаслуженное мною внимание» (далее в письме по-французски слова самой М. Н. Волконской: «Как видите, речь идет обо мне и Камилле Ивашевой, и должна Вас заверить, что это делалось с живым удовольствием). Пущин: «Вы согласитесь, почтенный друг, что эти звуки здесь имели для меня своего рода торжественность; настоящее с прошедшим необыкновенным образом сливалось... Вы скажите моим старым товарищам лицейским, что мысль об них всегда мне близка и что десять лет разлуки, а с иными и более, нисколько не изменили чувств к ним. Я не разлучаюсь, вопреки обстоятельствам, с теми, которые верны своему призванию и прежде нашей дружбе. Вы лучше всякого другого можете судить об искренности такой привязанности Кто, как Вы, после стольких лет вспомнит человека, которому мимоходом сделал столько добра, тот не понимает, чтобы время имело влияние на чувства, которые однажды потрясали душу. Я более Вас могу ценить это постоянство сердца, я окружен многими, которых оставили и близкие и родные; они вместе со мною наслаждаются Вашими письмами, и чувства Ваши должны быть очень истинны, чтобы им, несмотря на собственное горе, доставить утешение и некоторым образом помирить с человечеством. Говоря Вам правду, я как будто упрекаю других, но это невольное чувство участия к другим при мысли Вашей дружбы ко мне».

Так писал «из глубины сибирских руд» своему старому учителю лицеист и декабрист Иван Пущин. С помощью лицейских писем и песен он сумел подарить некоторое утешение тем, кто не получал писем и за кем не поехали в Сибирь жены и невесты.

Ученику и директору суждено еще будет встретиться, но это случится двадцать один год спустя...

А еще через сто с лишним лет, в середине наших, 1970-х годов, откроется для посетителей Царскосельский, Пушкинский лицей – почти точно такой, каким был в течение шести лет, некогда промчавшихся, «как мечтанье»: актовый зал, где юный Пушкин прочитал стихи в присутствии престарелого Державина, столы, на которых разложены тетрадки и учебники того времени, крохотные комнаты-кельи с номерами и фамилиями обитателей...

Номер 13 – Иван Пущин, номер 14 – Александр Пушкин.

В лицейский день, по старому стилю 19, по новому 31 октября, собираются гости, звучат стихи лицеистов и о Лицее, а хор, прекрасный хор исполняет ту песню, что некогда подхватывали на вечерах встречи Пушкин, Пущин, Малиновский, Яковлев и что спели для ссыльного декабриста трое его товарищей по судьбе и две прекрасные женщины, разделившие декабристское изгнание...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.