— А зачем же меня ты втравил в эту историю?

— Я хотел, как лучше...

А дальше было так: Беззубова сняли со сменных мастеров, Серикова — с бурильщиков на два месяца, Оппенгейму понизили разряд с четвертого на второй. На тот же срок, что и Серикову.

Беззубова направили мастером в освоение, но он сам пришел к Усольцеву и сказал: «Я был прежде хорошим бурильщиком, а в мастерах, сам вижу, ничего не получается. Переведите меня в бурильщики, и я еще докажу вам, кто я есть».

Про Серикова говорили разное. Кто утверждал, что ловить свечу не надо было, другие судачили, что надо было, — могло и повезти. Во всяком случае, и то и другое говорилось сейчас, в спокойной, ни к чему не обязывающей обстановке, когда все уже кончилось, и ничего не надо было решать в судорожное предрассветное мгновение, когда перед глазами вспыхнул отчаянный блеск мчащейся вниз свечи. О том, что случилось с Сериковым, говорили и с сожалением и со злорадством, иной раз злорадство смешивалось с сожалением. Но злорадство не приносило утешения, да и сожаление было бессильным. Все ждали возвращения Китаева.

А еще там происходило вот что; об этом можно рассказывать долго, потому что длилось лее это долго, хотя и однообразно. Бригада безуспешно пыталась извлечь инструмент, ворочали его и .так и эдак, а потом опустили на полторы тысячи торпеду и все, что там оставалось, разнесли в клочья. С полутора тысяч набирали новый азимут; это была уже другая скважина; а к вскрытым пластам вели еще один ствол.

Так прошел август.

И тогда вернулся Китаев.

Он знал уже все — и об аварии, и о том, что за два месяца его бригада слетела со второго места на седьмое, но когда своими глазами увидел безжалостные цифры на черной доске в диспетчерской, едва не задохнулся от злости. Все насмарку, весь этот год. Когда он уезжал, его и левинскую бригады разделяли какие-то сотни метров, считанные дни удачной проходки. Теперь было почти двенадцать тысяч. Не догнать, ни за что не догнать.

Но кого винить? Тех, кто оставался? Это слишком легко. Он же сам считал, что руководителю мало самому работать хорошо, — он должен научить хорошо работать других. Так что же — теперь это правило отменить, обвинить во всем Беззубова? Или Серикова?

У бригады было много неудач. Быть может, эта самая обидная. Но здесь-то и надо выдюжить, не сломаться.

Китаев разыскал Серикова и сказал:

— Завтра выходишь с восьми. Со своей вахтой.

Сентябрьское солнце ненадежно. Над бетонкой припекало, по озеру лупил град. Из бурых вод озера выступала зеленая вышка, нездешняя, непохожая на здешние, ядовито-зеленая, словно только что всплыла она из глубин болота, и тина не успела высохнуть, поблекнуть. Это новый куст китаевской бригады, экспериментальный, на искусственном острове посреди Самотлора. Что ждет их здесь, в центре озера, над куполом месторождения? Кто знает...

Вахтовый автобус подъезжал к буровой, подпрыгивая на стыках бетонных плит. Китаев оглядел ребят. Оппенгейм сидел у окна, вытянув длинные ноги почти поперек автобуса, и глаза его были насмешливы. Мишин, который только что рассказывал, как он побывал на Мангышлаке, в бригаде Несветайлова («Да они смеются над нами! У вас, говорят, разве бурение? Торф проткнул — и сразу нефть»), вдруг притих и сосредоточенно глядел вперед. Сериков вообще не раскрывал рта за всю дорогу-Автобус прокатил по бетону до самой культбудки и остановился.

— Ну, ничего, — сказал Китаев. — Ничего, — повторил он твердо, и жесткие складки легли в углах его рта. — Начнем все сначала.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.