Я успел обойти оба этажа здания института, и у меня осталось еще довольно много времени. Около какого-то стенда я остановился. Перед глазами у меня была диаграмма роста авторских свидетельств. Я непроизвольно отметил резкое увеличение числа авторских свидетельств в последние два года. Потом я увидел четко выписанное слово «ниогрин», возле которого была нарисована эмблема Знака качества. С этих стендов меня явно «бомбардировали» какой-то информацией, может быть, даже нужной мне, но я в тот момент думал о другом.

Мне трудно было убедить себя в том, что НИИ, в котором я находился, действительно НИИ. И даже доска – трафаретная учрежденческая вывеска на фасаде здания – меня не убеждала, хотя каждый грамотный человек своими глазами мог бы прочесть, что перед ним научно-исследовательский институт. Дело в том, что на этой доске было еще одно слово: «студенческий». Это был не НИИ, а СНИИ. «Ну так что же из этого?» – может последовать .возражение. Как «что»?! Позвольте спросить: много ли вы видели в своей жизни студенческих научно-исследовательских институтов? Не напрягайте память: если вы не видели этого, башкирского, в Уфе, значит, вы ни одного не видели, потому что этот – пока единственный. И если при наличии разветвленной сети всяких НИИ возникает еще один, о котором можно говорить как о единственном в своем роде, то, на мой взгляд, правомерным становится вопрос: НИИ ли это? Всякое исключение есть отклонение от нормы. В таком случае положено выяснить, чем оно вызвано.

Существующие {по крайней мере на сегодняшний день) и привычные нормы, в частности, предполагают, что студент не может постоянно работать в НИИ на правах научного сотрудника. Потому что студенту положено учиться в своем институте. После окончания вуза студент перестает быть студентом и становится специалистом. Тогда он может работать в НИИ. Между этими понятиями – «студент» и «НИИ» – лежит совершенно очевидный и привычный нам переход человека в какое-то новое качество. Существуют понятия «сначала» и «потом», существует последовательность, которая и является мерилом этого качественного перехода учащегося (студента) в специалиста (скажем, в сотрудника НИИ). Последовательность исчезает, если понятия «студенческий» и «НИИ» соединить, как это сделано в Уфе, на фасаде того учреждения, в котором я отважно распахивал все двери...

В общем, к моменту беседы с ректором Уфимского нефтяного института профессором 3. И. Сюняевым, который был инициатором этого дела, я довел свое любопытство до критического состояния...

...Когда я вошел в его кабинет, то увидал перед ректором человека в телогрейке, который о чем-то, не торопясь, рассказывал. Рассказ этот явно шел к концу, поэтому я уяснил суть разговора в самых общих чертах.

Дело представлялось мне весьма прозаическим: из Ферганы в Красноярск прибыл товарняк с коксом, и собеседник профессора рабочий Виктор Печенкин рассказывал о том, как он встречал товарняк в Красноярске, куда был командирован институтом специально для этой встречи.

Я узнал, что железнодорожный состав пробыл в пути неделю и что температура воздуха во время следования все время держалась на отметке ниже двадцати градусов. При этом сообщении ректор заметно оживился, хотя двадцать два градуса мороза в январе под Красноярском – явление не сенсационное. Дальнейшее в рассказе Виктора Печенкина тоже показалось мне вполне логичным: вышеуказанный кокс в пути смерзся намертво и из сыпучего материала, каковым он всегда был, превратился в монолит. Поэтому разгружать его было очень непросто: целая бригада, вооруженная ломами и отбойными молотками, с одной только платформой провозилась часов пять и была вынуждена отказаться от этой затеи. Грейферный кран пригнали...

– Ну и что же? – с большим интересом спросил ректор.

– Известно, – пожал плечами рабочий. – Не берет... Погнали состав в тепляк.

Я слушаю историю с товарняком, получая, таким образом, представление о том, во что обходится железнодорожникам (вероятно, не только им!) разгрузка одного состава с коксом в зимних условиях. Правда, я не совсем ясно представлял, какое отношение этот кокс имеет к интересующей меня теме – к работе студенческого НИИ.

– А как наш? – спросил Загид Исхакович Сюняев.

– Как летом, – последовал ответ.

«Как летом» означало, что один из вагонов в том составе, предварительно обработанный специальной смазкой, разгрузился полностью за десять минут. В этом вагоне кокс сохранил все свойства сыпучего материала. Смазка была сделана в студенческом НИИ. Так я с ходу ознакомился с историей создания ниогрина, применение которого только в одном прошлом году дало экономии семь миллионов рублей.

Я задал важный для меня вопрос:

– Смазка сделана по заказу?

– Да, – ответил профессор. – Все группы студенческого НИИ работают по хоздоговорам.

Одним словом, по всем функциональным и всяким другим признакам это был полноценный НИИ, загруженный промышленными заказами, занимающийся решением многих насущных практических проблем, полностью отвечающий за уровень и результат своей работы в рамках, предусмотренных договорными соглашениями между НИИ и предприятиями. Более того, судя по количеству деловых предложений, этот студенческий НИИ, несмотря на небольшой срок своего существования, уже успел завоевать прочную репутацию у самых разных промышленных предприятий, что свидетельствовало о профессиональной состоятельности и компетентности всего коллектива СтудНИИ, или, как его здесь привыкли называть, СНИИ.

На первый взгляд выходило, что студенческий НИИ вообще ничем от обычного не отличается, хотя где-то в глубине, в самом принципе существования СНИИ, должно было быть заложено существенное отличие от обычного НИИ.

– Так и есть, – подтвердил ректор. – Знаете, в чем оно состоит, это принципиальное отличие? У нашего студенческого НИИ и у обычного НИИ разные цели.

– Цели разные, а результаты одинаковые? – удивился я.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.