Сердце любого и всякого, оказавшись за пределами родного и близкого, не может все же начать совершенно новую жизнь, а будет искать, непременно искать созвучное привычному: похожий кусочек пейзажа, знакомое слово в чужой речи, лицо в толпе, напоминающее кого-то. Так, по-моему, уж устроена натура человека, что в солнечно-желтом поле на косогоре далекой Лидигде увидишь вдруг кусочек такого асе уголка земли, такого же поля где-то в Сибири, в бурятских просторах, мелькнувшего в вагонном окне, или на берегу Волги, торжественно проплывшего за бортом теплохода, – то же точно поле, желтое, манящее взгляд, словно солнечный осколок, брошенный между лазоревым небом, васильковой водой и зеленью деревьев: нерукотворная палитра известного художника. Схватывая волшебное видение это, сознаешь неповторимость его, и все же оно повторимо – о чудо! – далеко от привычного и родного вдруг вот тот же кусочек поля или знакомый лес – три березки выбежали на опушку, обогнав ели й сосны, да так и замерли, вглядываясь в пробегающие машины. Или похожее лицо мелькнет в толпе, или слово зазвучало так близко, словно слышал его не раз и не два дома у себя и сказано слово кем-то из близких...

Друг мой, бдителен будь на земле, под которой я стыну! Право требовать это я смертью в бою заслужил. Я ушел на войну. Я убит в день рождения сына. Я убит, чтоб он жил. Я убит, чтоб ты жил.

Эти строчки из стихотворения чеха Витезслава Незвала, да, собственно, стихотворением назвать его трудно, у него другое имя – «Надписи в зале Красной Армии». Строки эти звучат во мне вот и теперь, когда давно дома, а поездка в Чехословакию осталась как бы в воспоминании – нет, все тоже и так же: ходишь по родной земле, вглядываешься в дорогу и ее сопровождения – поля и леса, – и вдруг мелькнет что-то напоминающее и выхватит из памяти горячей вспышкой: тропа, сбегающая под угор, темно-зеленый куст, как вот этот, мелькнувший при дороге, а под ним камень с надписью: «Здесь была школа...»

Там была школа, а в школе были дети, И фашисты сожгли всех, убили мальчиков и мужчин, а матерей и сестер отправили в концлагерь. Там стоит памятник: простой огромный крест с терновым венцом в перекрестии, – и ручьи людские притекают к тому кресту и дальше медленно плывут – по полю, усыпанному ромашкой, |К тому кусту и к тем камням.

-Человек! Я хочу, чтоб с войною

повенчан ты не был! Чтобы, кровь моя самой последнею

кровью была! Я, объятья раскрыв, как свобода,

летел к тебе с неба; Парашют мой сгорел.

Но. свобода пришла!

Помню сцену: памятник нашим воинам в Братиславе, а к нему одна за одной, подряд, тянутся свадебные процессии. Торжественные женихи и невесты, все, как одна, в длиннополых белых платьях, а следом за ними друзья, толпа друзей, матери и отцы. Три состояния: отрешенные лица молодых, беспечные лица друзей, задумчивые лица старших. В одной группе родители, вероятно, крестьяне: наряды городские, а вот лица не спутаешь с другими – обожженные солнцем, коричневые от загара, только у женщин на лбу светлые полоски, верно, от платков, которыми повязывают себя в поле... Молодые кладут цветы к памятнику, взрослые озираются, и на лицах их удивление: видно, в приподнятый этот час вспомнились враз их молодость, и мины в полях, и бугорки земли с простыми фанерными звездами...

Словацкие друзья сказали мне: люди выбирают имена и могилы, впрочем, могилы часто без имен или без фамилий, и ходят к этим могилам, кладут цветы. Наверное, эти молодые тоже выберут солдата, Погибшего на словацкой земле, чтобы в день годовщины своей свадьбы класть цветы на его могилу...

Когда пушки мои говорили с врагами,

как судьи, Когда мир содрогался в хрустящих объятьях войны,

Догадайся, о чем я мечтал у лафета орудья?

О цветах полевых. Об улыбке жены.

Памятник в Братиславе и братские могилы солдат наших – на высоком холме, и отсюда хорошо видно и город, и поля, убегающие к горизонту, и горы, где родилось Словацкое национальное восстание и где тоже немало осталось могил тех славных людей, которые подняли оружие, так что, я думаю, не один погибший словак мог бы повторить вслед за советским солдатом: «Я убит в день рождения сына. Убит, чтоб он жил».

Ну, а сыновья? Ведь только жить, просто жить – еще мало. Жить надо так, чтоб кровь пролитая пролита была не зря.

Расскажу о двоих только.

Ценность поколений никогда не определялась по тем, кто в последних рядах. Только в первых. Эти двое – Герои Социалистического Труда Чехословакии. Ими гордится поколение. Гордится страна.

В биографии Михала Гоцко меня привлекла дата его рождения – двадцать второе апреля сорок пятого года. Война еще не умолкла, когда он появился на свет.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.