Рассказ Л. Бежина, который мы предлагаем сегодня вниманию читателей, ясно и непримиримо раскрывает всю губительность стремления некоторых людей «утопить в вине» те сложные проблемы, которые встречаются в их жизни. В результате рушится семья, уродуется внутренний мир личности, отворачиваются самые дорогие люди... Думается, рассказ не оставит читателей равнодушными и они расскажут в письмах о тех уроках, что вынесли из него.

Удивительная вещь! — говорит Лев Валерьянович Зимин, мужчина к сорока, с покатыми плечами и большим лицом, который до сих пор занимает должность младшего научного сотрудника одного московского института, и в его словах вместе с желанием заинтересовать слышатся нотки вызова и готовность обидеться, если с ним не согласятся, не поймут, не проявят должной внимательности. Одет он в домашнюю кофту с разными пуговицами и тренировочные брюки, застиранные до неопределенного белесого цвета и давно потерявшие форму, на его огромных босых ногах женские шлепанцы с пушистыми помпонами, и, глядя на него, никто не скажет, что он причастен к тайнам органической химии, у себя в институте носит выглаженный белый халат и весь его стол заставлен колбами и пробирками с искусственными смолами. Из комнат его вытеснили дети, мешающие ему своей беготней и криками, поэтому сейчас он сидит на порожке кухни, держит перед собой раскрытую библиотечную книгу и блюдечко с пенками клубничного варенья, которое варится на плите. И говорит он это, обращаясь к жене Светочке, маленькой рыжеволосой женщине, работающей в том же институте, но к тому же успевающей заниматься детьми и хозяйством.

— Удивительно! Ты когда-нибудь слышала о кинто? В старом Тифлисе так называли людей, праздно шатающихся по городу и проводящих время в пирушках, дружеских застольях и всевозможных приключениях.

Жена отвечает мужу одним из множества беглых взглядов, которые она успевает бросать на кастрюлю с вареньем, закипающий чайник, моющуюся в раковине посуду и наполовину накрытый к обеду стол, и тем самым как бы подчеркивает, что при всем ее внимании к удивительным вещам она вынуждена заботиться о вещах обычных и прозаических, поскольку этого, кроме нее, никто не сделает. Лев Валерьянович чувствует адресованный ему упрек (Светочка со вчерашнего дня просила закрепить фанерку, вставленную в дверь террасы вместо разбитого стекла, и подкачать шины детских велосипедов), но по-мужски заставляет себя сдержаться, и зачерпывает ложечкой пенки клубничного варенья, и словно бы сравнивает их вкус с таким же сладким плодом собственного воображения.

И всеми своими мыслями он там, среди уличных шарманщиков, бородатых жандармов и беспечных кинто, и ему кажется, что он высоким голосом поет грузинскую песню. Жена устало вздыхает:

— Фанерку бы закрепил. Или ты решил теперь стать кинто? Но ведь ты же не грузин! У тебя равнинный темперамент!

Она смеется, как бы смягчая свой смех готовностью тотчас же стать серьезной и понимающей, если он вдруг обидится и сочтет себя задетым. Лев Валерьянович, раз уж он решил быть мужчиной, великодушно прощает жене и этот смех, и назойливые напоминания о фанерке.

— Главное не в темпераменте, а в отношении к жизни, — говорит он, забирая назад свою книгу и бережно закладывая страницу выцветшим календарным листком. — Можно и в Москве быть настоящим кинто.

Подобные разговоры часто возникали в семье Зиминых, и объяснялись они тем, что Лев Валерьянович страстно любил читать и отношение к книгам у него было свое, особенное, можно даже сказать, фантастическое. Он, к примеру, всячески избегал литературы, необходимой ему для работы, и его невозможно было усадить за специальный реферат или статью (может быть, поэтому он до сих пор не защитил диссертацию), но зато он сотнями проглатывал книги общего профиля, не имеющие никакого отношения к искусственным смолам и проблемам органической химии. Лев Валерьянович зачитывался поэмами, драмами, романами, многотомными эпопеями, скрупулезными историческими исследованиями, справочниками и энциклопедиями, лишь бы они содержали нужную ему информацию. Информация эта была особого свойства. Льва Валерьяновича не интересовали ни захватывающий детективный сюжет, ни хитросплетения любовной интриги, ни пикантные исторические подробности, ни красоты литературного стиля, а все его внимание целиком поглощал один странный предмет. Он выискивал в книгах способы жизни разных людей — от королей и полководцев до поэтов и отшельников, от императриц и придворных дам до гетер и куртизанок — и извлекал рецепты, пригодные для его собственной жизни рядового горожанина.

Стоило ему прочесть, что древнегреческие философы вели беседы с учениками, прогуливаясь по саду, что в древнем Китае поэты писали стихи на пальмовых листьях, а среди индейцев Америки было принято носить у пояса сосуды с ароматическими веществами, чтобы по запаху вызвать в памяти то или иное событие, и Лев Валерьянович тотчас же подстраивал под это свою собственную жизнь. Беседы в саду — хорошо, вот и он будет философствовать у себя на даче, прогуливаясь под яблонями, совсем как Аристотель или Платон; стихи на пальмовых листьях — прекрасно, вот он возьмет зубчатый кленовый лист (не унижаться же до рабского копирования древних!), перепишет фломастером стихотворение Фета и преподнесет жене; изобретение американских индейцев — что может быть проще, он давно заметил тончайшую связь между запахом и воспоминанием, и в этом смысле он тоже индеец с перьями на голове и татуировкой на теле! Так он охотился за способами жизни, испытывая при этом хищный азарт коллекционера или собирателя древностей, но если коллекционер стремится к обладанию редкой и необычной вещью, то Лев Валерьянович мечтал отыскать или синтезировать наподобие искусственной смолы свой способ жизни, который сделал бы его счастливым и всем довольным.

Его собственная жизнь, как он считал, складывалась не слишком удачно: и дома, и в институте Лев Валерьянович недобирал по шкале, недотягивал до планки и, словно бы взяв разбег, останавливался у черты препятствия. Сколько раз он обещал себе бережнее относиться к жене, помогать ей в созидании домашнего уюта, понимать и слышать ее, как понимают и слышат близкого человека! Светочка всеми силами стремилась к их общему семейному благу, включающему в себя и Льва Валерьяновича, и его детей, и все то, что их окружало, но Лев Валерьянович словно берегся от этого общего, не доверял ему и старался сохранить неприкосновенным тот уголок, где мог затаиться и спрятаться он один. Жена считала его замкнутым, тяжелым человеком с неуживчивым характером, непробиваемой стеной и к тому же не слишком аккуратным в быту (Лев Валерьянович упрямо не позволял выбросить белесые тренировочные брюки и шлёпанцы с помпонами), дети словно не замечали его, и он передвигался по комнатам как некий посторонний предмет, залетевший сюда из другой галактики. То же самое происходило и в институте: рано утром он облачался в белый халат, и вокруг него образовывался вакуум, пустота!, разреженное пространство, по которому ему передавались лишь условные команды и сигналы. Начальство отзывалось о нем как о заурядном работнике, без инициативы, без творческой искры, и поручало ему лишь самые неинтересные задания. Сослуживцы избегали приглашать на пикники и в гости. Буфетчица подсовывала черствый сыр и несвежую сметану. Одним словом, во всем ему упорно не везло, и Лев Валерьянович был слепо уверен, что дело лишь в рецепте — способе жить, который ему неизвестен, но который можно отыскать в книгах.

Поэтому он целыми днями читал, читал и читал. Он держал раскрытую книгу в рабочем столе, выдвигая его тайком от начальства, он прислонялся с книгой к дверям метро и присаживался вечерами на порожек кухни. Уж если он по профессии научный работник, рассуждал Лев Валерьянович, и занимается синтезированием искусственных смол, то пусть это отразится и на его жизни: скажем, интерьер его кабинета напоминает лабораторию средневекового алхимика, повсюду стоят причудливые колбы и реторты, под тиглями бушует зловещее пламя, а сам он похож на Фауста, носит какой-нибудь невообразимый костюм, а на плече у него сидит ворон! Вот тогда-то он показался бы всем человеком таинственным и загадочным, и никакая буфетчица не подсунула бы ему черствый сыр! Но, увы, ничего похожего в его жизни не было, и то ли по нерешительности самого Льва Валерьяновича, то ли по вине всесильных обстоятельств (невообразимый костюм в обычном ателье не сошьешь, да и зарплаты не хватит!) получалось так, что его профессия — сама по себе, а жизнь — сама по себе.

— Пора обедать. Долго мне тебя ждать! — говорит Светочка, разлив по тарелкам протертый суп с гренками, который Лев Валерьянович ненавидит всей душой, но сказать об этом не смеет, потому что Светочка считает эти супы полезными и вкусными. Дети доедают второе и ждут вознаграждения за то, что ничего не оставили в тарелках. Они оба очень любят клубничные пенки, и Светочка хочет их обрадовать. Но оказывается, что пенки съедены Львом Валерьяновичем: он настолько увлекся рассказом о кинто, что забыл о собственных детях.

— Мама, а пенки будут? — в один голос спрашивают Еремей и Устинька.

— В следующий раз. В следующий раз я обязательно вам оставлю. Я знаю, как вы их любите. — Последняя фраза Светочки обращена к мужу и служит ему упреком.

Лев Валерьянович смущен и растерян. Он сам не понимает, как ему удалось опустошить целое блюдце клубничных пенок, и от стыда готов провалиться сквозь землю.

— Конечно же, в следующий раз! — малодушно подхватывает он. — Смотрите, сколько у нас клубники! Хватит на несколько банок варенья!

— Я хочу сейчас. Почему ты не оставила? — хнычет Еремей, не замечая восклицаний отца и упрямо обращаясь к матери, словно она виновата в исчезновении любимого лакомства.

— Я тоже хочу. Почему?! — требует свое Устинька, стараясь не отстать от брата и вовремя поделиться своей обидой, чтобы в будущем иметь с ним равные права на пенки.

— Потому что ваш папа их съел, — говорит Светочка, уставшая защищать и выгораживать мужа. — Обращайтесь к нему.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.