Порт приписки - Находка - Привет! Откуда?

- С морей вчера. А ты куда?

- В моря завтра.

- Ну, привет!... (Из разговоров на улице) О чем говорят в Москве? О чем говорят в Киеве, Ленинграде, Конотопе или Туле? Ручаюсь, вы не ответите на этот вопрос, потому что здесь говорят обо всем. Многообразие интересов определяет человеческое существование. Большинство городов подобно большинству людей: они заняты тысячами дел и охотно говорят об этом. Но есть люди иного склада - их занимает только то, что составляет их жизнь, их работу. Это профессионалы в высоком значении слова. Вот почему люди подобны городам и города подобны людям. И если в Москве говорят обо всем, то в Находке - о море и рыбе. Находка - город-профессионал. Не климат и не природные условия, а именно это качество составляет характерную черту Находки и ее обитателей. Любовь, счастье, жизнь в ее больших и малых проявлениях - все здесь связано с морем и рыбой. Как и большинство портовых городов мира, Находка вытянулась вдоль бухты. Закрытый сопками от материковых ветров, город открыт всем ветрам с моря. Ветер дует с моря, и этот мост связывает рыбаков с домом. Здесь в каждом доме живут рыбаки, и из окон каждого дома матери и жены смотрят в ту сторону, куда ушли и откуда должны вернуться их капитаны, штурманы, механики, матросы. Но они видят только ослепительно синюю бухту и белоснежные надстройки судов на рейде. Сотни судов под флагами разных стран приносят в Находку свои огни. Блистающие чистотой «пассажиры», щеголеватые сухогрузы, низкосидящие танкеры и суда специального назначения - вся эта разноплеменная армада пестрит на находкинском рейде и отдыхает у вытянувшихся по всей бухте причалов. Но в окнах находкинских домов ждут другие суда. Матери и жены ждут, когда вслед за лоцманским катером на рейде появится судно с эмблемой рыболовецкого флота: две оранжевые полосы по краям красного поля, а на корме под именем судна - порт приписки: Находка. Так приходят в Находку СРТ и большие морозильные траулеры, тунцеловы и плавбазы. Это самые бескорыстные трудяги моря. Они не блещут чистотой «пассажиров» и не отличаются щегольством сухогрузов. Закопченные мачты, разъеденный солью корпус, борта, помятые от частых швартовок в море, - эти шрамы и раны украшают ветерана и вызывают уважение всех, кто хотя бы немного знаком с рыбацкой работой. Они приходят в порт залечивать раны, чтобы снова уйти в море - на полгода, год, иногда и на восемнадцать месяцев. Мне предстоит уйти в море на одном из таких работяг. Мне предстоит быть сто двенадцатым членом экипажа БМРТ «Байкал» до того самого дня, когда потрепанный ветрами разных широт и волнами разных морей «Байкал» снова вернется в Находку. Зима сменится весной, и лето будет бежать уже к осени, - на полгода протянется моя морская дорога. Полгода - срок немалый и на земле, а чем это пахнет в море, я не знаю. Впрочем, если знать все наперед, стоит ли тратить на это время? Но все моя размышления на этот счет резюмировал в день отхода старший штурман «Байкала» Анатолий Витковский:

- Все морские дороги тем и хороши, что кончаются на земле.

Осенние листья

Пусть этот поэтический заголовок не вводит вас в заблуждение. Он не имеет никакого отношения к осени и тем более к листьям. Действие происходит зимой там, где никогда не было листьев. «Осенними листьями» рыбаки называют камбалу. В этом сравнении нет ничего удивительного. Когда трал выливают в бункер, оставшаяся на палубе, плоская камбала удивительно похожа на осенние листья где-нибудь на городской улице. Впрочем, до ближайших городских улиц отсюда ни много ни мало - тысячи миль. Мы находимся на Камбальной банке в Беринговом море. Мы - это большой морозильный траулер «Байкал». Идет второй месяц нашей путины. Второй месяц, кроме моря и неба, мы видим пологий конус вулкана Погромный на острове Унимак, последнем восточном острове Алеутской гряды. Но заснеженная вершина Погромного, столь знакомая каждому штурману-рыбаку, видна только в ясную погоду. Таковой не наблюдается почти месяц. До Погромного семьдесят миль, и сейчас до него едва дотягивается наш локатор. Мы не видим даже двух десятков судов, которые работают рядом с нами на Камбальной банке. В такую погоду единственное средство общения - судовой РТ. Круглые сутки в рулевой рубке «Байкала» слышны по радиотелефону голоса судов-соседей. Это продолжительное заочное знакомство имеет уже свои плоды, - по голосам штурманы узнают своих коллег на других судах. Говорят на «ты» и все наперебой ругают погоду. Погода этого стоит. Вот уже две недели барограф в штурманской рубке старательно вырисовывает «американские горки» - вверх, вниз и снова вверх. Вот уже две недели вахтенный штурман оставляет в судовом журнале однообразные записи: «Ветер 8-9, море в-7 баллов». Бристольский залив испытывает нас на прочность. Клотиковый огонь нашего судна чертит немыслимые зигзаги по черному небу. Ветер налетает шквалами, со снегом. Свист ветра и удары зыби по корпусу заглушают звук траловой лебедки. Это наш круглосуточный аккомпанемент. В хорошую погоду любой моряк, сидя в каюте, безошибочно определит: идет ли судно с тралом или выходит в точку замета. Сейчас убедиться в этом можно, лишь выйдя на кормовую палубу. Но в такую погоду выходить туда без дела мало охотников. В шторм все свободные от вахт и работ предпочитают оставаться в своих каютах. Можно «забить козла» или посидеть в столовой команды, где по шестому разу крутят «Где ты, моя Зульфия?» А можно, вспомнив морскую заповедь о том, что от сна еще никто не помирал, отправиться в свою каюту. Это не последнее дело, если учесть, что работают рыбаки по двенадцать часов в сутки - шесть через шесть... А в кают-компании пожелтевшие подшивки газет и бесконечные разговоры о рыбе, о том, что еще «в прошлом году рыбы на этой банке было, как грязи». О рыбе говорят круглые сутки, потому что это работа. Говорят всюду: в каютах, в столовой, в машине. Не говорят только в рулевой рубке. Рулевая рубка - сердце рыбалки, хотя все траловое хозяйство на кормовой палубе. Под нами триста - четыреста метров воды; рыба на дне; ее нужно найти - это главное. Когда нет рыбы, ругают штурмана, и в восьми случаях из десяти адрес правильный. Приборы приборами, а без умения штурмана они мертвы. Сейчас вахта третьего штурмана Виктора Иванкова. Он с надеждой смотрит на движущуюся ленту эхолота. Бесстрастный прибор «пишет» только грунт. Третий штурман зол на весь мир и на всю рыбу Тихого океана. Лента эхолота девственно чиста. Но вот, как туман, на белой полосе вырисовывается над грунтом - сначала слабо, потом все четче - серое облачко, которое постепенно сгущается и темнеет. «Есть запись!» Похоже, набрели на косяк. Штурман по локатору засекает ориентиры и выходит в точку замета. Если мы действительно набрели на косяк, то и дальше будем тралить тем же курсом, поэтому так важно по всем возможным ориентирам засечь точку. Но выйти на рыбу, найти ее - полдела. Штурман должен учесть глубину, характер грунта, а от этого зависит, сколько необходимо вытравить ваеров и какова должна быть скорость судна во время траления. Только тогда он может дать команду: «Трал за борт!» Гремя кухтылями по железному слипу, быстро уходит за борт тридцатипятиметровый мешок капронового трала. Команда штурвальному относительно курса траления. Курс необходимо выдерживать до градуса и периодически менять в зависимости от расположения косяка и характера грунта. Теперь все внимание эхолоту. К экрану приникли вахтенный штурман Иванков, капитан Геннадий Петрович Качкин и тралмейстер Борис Поляков. «Идем по записи!» Тралмейстер нервничает: скальный грунт грозит порвать трал, поэтому штурману все время приходится корректировать скорость. Все трое сейчас испытывают одно - увы, несбыточное - желание: хотя бы на секунду увидеть, что делается в трале!... Проходит сорок минут; судя по густоте записей, пора давать команду «Вира трал!». Теперь все спешат в кормовую рубку. Отсюда хорошо видно матросов-добытчиков на кормовой палубе. В своих оранжевых робах они похожи на космонавтов. Шквальный ветер со снегом и яркий свет прожекторов делают картину фантастической. Это здоровые ребята, но ветер и скользкая палуба, которая ходит ходуном под ногами, начисто снимают внешний ореол романтизма: ребята неуклюже передвигаются по палубе, держась за леера. Но бог с ним, с романтизмом, в конце концов это работа, а не фильм из рыбацкой жизни. Тяжело гудит траловая лебедка, метр за метром накручивая на барабан стальные ваера. Осталось четыреста метров, триста, двести, сто... Трал ближе, и все напряженнее гудит лебедка. Я вижу, что это в полной мере соответствует напряжению тех, кто сейчас в рубке и на палубе: что в трале?! Я смотрю на третьего штурмана, на капитана и тралмейстера, - сейчас они похожи на охотников, стоящих на перелете в тот последний момент, когда должен последовать выстрел. Представляю себе, что они испытывают сейчас, слыша грохот стальных кухтылей по слипу, и, наконец, в тот момент, когда вползают на палубу первые метры тяжелого трала. Сейчас у всех вырывается вздох облегчения. Конечно, его не услышишь сквозь свист ветра и грохот лебедки, но, ручаюсь, он последовал. Последовал потому, что в трале не меньше семнадцати тонн! Сейчас штурман Иванков, к которому полчаса назад не подступись, - сама доброта. Он еще не знает, что матрос Володя Еськов по всем географическим правилам окрестил его открытие «банкой Иванкова». Шутка шуткой, а третьему штурману действительно повезло. В конечном счете повезло всем нам. Две недели таких тралений - и можно идти на перегруз... Тяжело переливается в бункер трепещущая камбала. Матросы в оранжевых робах по колено увязают в этой живой массе. Рыба растекается по мокрой палубе, напоминая осенние листья где-нибудь на городской улице... А над Тихим океаном летит снег.

Старпом Витковский и другие

- На что похоже море? (Из вопросов детей) Мне понравилось рожденное рыбаками простое и точное сравнение камбалы с осенними листьями и как-то незаметно настроило на поэтический лад. Я стал искать сравнения вещам, повседневно окружающим рыбаков. И, конечно, прежде всего морю. Но с поэтического лада меня сбил старпом Анатолий Витковский. Ему тридцать лет, но он уже несколько лет ходил капитаном на средних рыболовных траулерах, теперь старшим штурманом на БМРТ. Побывал на всех наших морях, кроме Каспийского. Рыбак со стажем, опытом и - не сглазить бы! - с удачей. Уж он-то знает, на что похоже море! - В мореходке я думал, как ваш брат журналист: «море похоже на колышущиеся сопки». или на «рожь под ветром», или на горы, или еще на что-нибудь в этом роде. Прошу прощения у всех твоих коллег, но чушь все это, или, как у вас говорят, плохое знание темы. Я смотрю на море много лет; видел море и днем, и ночью, и в солнце, и в туман, видел, когда оно спокойное и когда судно кладет так, что приходится ходить по переборкам. За это время я перестал думать, на что похоже море, потому что увидел, что оно похоже только на море. И ни на что больше. Разговоры с Витковским о море и морской работе имели весьма рациональные последствия. Его рассказы из морской практики действуют подобно растворителю, начисто смывающему все книжные и кинематографические представления о море и моряках. Уверен, что при встрече он убедит вас в том, что морская романтика проявляется не «в крепких взмахах соленого ветра»; убедит также и в том, что моряки предпочитают штиль, - они предпочитают штиль, потому что слишком часто им приходится иметь дело со штормом. А романтика (если она уж необходима) проявляется в другом: в той повседневной тяжелой и грубой работе, ради которой они выходят в море. К этому из собственного опыта я бы добавил, что эта работа лишена тех чрезмерно ярких красок, в которых ее подчас изображают поспешные наблюдатели. Во всяком случае, за полгода пребывания на «Байкале» взгляды старпома на этот счет автор имел возможность проверить на собственном опыте и обязан засвидетельствовать, что они полностью совпадают с действительностью. От Анатолия Витковского я ни разу не слышал сакраментальной фразы о том, что он «жить без моря не может», как не слышал ее и от других настоящих моряков. Говорили о трудной - черт бы ее взял! - рыбацкой работе.

- А ты бы взял да бросил эту работу.

- Как «бросил»?

- Пошел бы в торговый флот. Тропики, Сингапур, Гонконг, Гаваи...

- Чудак! А рыбу ловить? Дядя?

- Но ведь чертова работа.

- Все окупается тем, что рыбак видит плоды своего труда. Это тебе не бананы возить. Да, старпом Витковский мог бы плавать в других, более комфортабельных широтах. Что ни говори, а виды Неаполя и «бананово-лимонный Сингапур» привлекательны не только на открытках, и памятники античности и Древнего Востока стоят того, чтобы ими любоваться. А на пустынных берегах Охотского и Берингова морей стоят памятники тем, кому здесь не повезло. Старпом Витковский предпочитает плавать именно в этих морях. Похоже, это на всю жизнь. Как-то вернулся из рейса, накопилось шесть месяцев отпуска; полтора месяца провалялся на песочке в Крыму, говорит, перегрелся; взял билет на самолет, улетел во Владивосток и ушел в Охотское море ловить селедку. Судя по биографии Витковского да и многих других моряков, с которыми мне довелось встретиться на «Байкале», пути к морю неисповедимы. Скажем, пацану из портового города дорога к морю на роду написана. Старпом Витковский вырос в крестьянской семье; ни в роду, ни в деревне не было никого морского племени. Книги? Все мы читаем книги о море, но большинство из нас предпочитает в будущем заниматься земными делами. Не берусь я объяснить, как сложилась судьба нашего рулевого Феди Булатова. Того самого Феди Булатова, которого на «Байкале» возвели в ранг «флагманского рулевого». Шутка, конечно. Но, как и во всякой шутке, есть в ней доля правды. На этот раз значительная. В такую погоду, как сейчас, судить о мастерстве рулевого можно безошибочно. Судно плохо слушается руля; поставь сейчас на место Булатова штурвального с меньшим опытом и мастерством, и картушка гирокомпаса будет вертеться как заведенная. Но, кроме опыта и мастерства, штурвальному нужно чувство своего судна и... интуиция. Каким-то шестым чувством Булатов угадывает, какой силы и направления будет следующий удар; он перекладывает руль с запасом на несколько градусов и приводит судно на заданный курс. В такую погоду можно увидеть, чего стоит настоящий штурвальный. А вышло все вроде бы случайно. Парню из башкирских степей пришлось служить в Приморье. Род его армейской службы был таков, что о морской и рыбацкой жизни он знал только из газет да по рассказам коренных приморцев. Не так уж много. Но человеку, начавшему самостоятельную жизнь, этого оказалось достаточно, чтобы еще с восемью товарищами из части написать письмо в Управление активного морского рыболовства с просьбой по истечении срока службы направить их матросами на рыболовецкие суда. Случилось так, что все девять демобилизованных ребят впервые хлебнули моря, когда на транспортном судне шли в Находку. Как и водится в дальневосточных морях, по пути прихватил шторм. Булатов вспоминает, что было не больше семи баллов. Укачало с непривычки всех девятерых. Морской болезни оказались подвержены все девять, но в конечном счете болезнь имела различные «осложнения». Пятеро из девяти навсегда распрощались с морем и, дотянув до Находки, отправились не в УАМР, а на железнодорожный вокзал. Осталось четверо. Среди них Федя Булатов...

Гитара

Если вы думаете, что привыкшие к долгим отлучкам рыбаки не тоскуют по дому, то вы здорово заблуждаетесь. Тоскуют. Только говорить об этом по неписаному морскому закону не принято. Приколота к переборке фотография жены и сына; посмотрит он на нее - вот и вся видимая тоска... Сейчас мы так далеко от дома, что на Земле дальше не бывает; разница во времени с Москвой самая большая - двенадцать часов. Работаем в чужом полушарии, на другой стороне планеты. Не слышим советского радио, забыли, как звучат женский голос... Ночь. Вахта второго штурмана - от нуля до четырех, вахта, которую на всех флотах называют неблагозвучным именем «собака». По-прежнему штормит; по-прежнему клотиковый огонь вычерчивает немыслимые зигзаги по черному небу; по-прежнему тралим и по радиотелефону переговариваемся с судами-соседями. А разговор обычный, рабочий: что подняли, каким курсом тралили? Разговор, которому нет конца и который на пятый месяц путины у всех в зубах навяз... В эту ночь на всех судах одновременно случилось событие, не зафиксированное ни в одном судовом журнале. В разноголосый хор мужских голосов в эфире, голосов с хрипотцой, толковавших о рыбе и ваерах, ворвался чистый женский голос - синоптик с какой-то плавбазы. Это было так же неожиданно, как если бы в нашей рубке появилась Софи Лорен. Синоптик передала свою сводку, и тогда со всех судов посыпались в эфир голоса:

- Синоптик! Синоптик, повторите - не слышали! А слышимость - лучше не бывает.

- Повторите погоду, забивают! А эфир чист, как никогда. Синоптик добросовестно повторяет сводку. А в эфир опять наперебой сыплются пропахшие рыбой голоса:

- Ну, красавица, скажи еще что-нибудь!

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.