Мне сказали, что Алик – простите, Руал Георгиевич Гачечиладзе – собирается уходить с Острова. Что ему осточертели дурацкие обвинения в браконьерстве, в товарном разведении кур, в неподходящих знакомствах и он хочет сменить базу. Я просто локти себе кусала, что в последний его приезд в Киев была в командировке и не могла подключиться к тем, кто отговаривал его от этой безумной идеи. Но ведь он никогда не предупреждает о приезде – просто однажды, чаще всего ночью, раздается телефонный звонок и голос в трубке говорит с милым кавказским акцентом: «Привет, ребята! Хочу вас видеть». А мы в ответ кричим: «Это ты? Ну, здравствуй! Наконец-то! Приезжай к нам немедленно! Слышишь?..» Потом победно гремит дверной звонок, и на пороге вырастает знакомая фигура: широченные плечи еле втиснуты в курточку, на светлом (это у фузина-то!) ежике волос поблескивают капельки дождя, а от раскатистого «Пр-ривет!» слетает с дивана сонная кошка. И тогда начинается разговор долгий, до самого утра, в котором каждый факт служит отправной точкой для размышлений о категориях философских, тех, что принято называть «вечными», разговор, в котором нет места жалобам на «трудную жизнь» (хоть она у него ох как трудна!), но зато всегда есть рассказ о Прекрасной Даме, занимающей в его сердце главное место, имя которой – биофизика. Не могу объяснить почему, но всегда после такого разговора чувствую себя моложе и смотрю на жизнь другими глазами. И всегда разговор этот начинается словами: – Ну, что там на Острове? Что там на Острове, Алик? По-прежнему на желтом песке у воды ходят розовоклювые чайки, а по утрам из окон твоего домика звучат симфонии Бетховена и этюды Паганини? И, как всегда, раз в неделю уходит в открытое море за черноморской акулой-катраном сейнер с вечно небритым боцманом Важико? И бдительно стерегут твои владения разномастные беспородные псы, кем-то подкинутые, подобранные тобой и спасенные из мутных вод Риони? И веселые девочки-лаборантки в обеденный перерыв едят купленные по дороге на работу огромные сочные хинкали? И ты хочешь всё это демонтировать, «переиграть», бросить? Слушай, ты с ума сошел, да?

Каждый год мы уходим в поход. Своей, давно уже сбившейся накрепко группой. По своему, защищенному в туристском клубе маршруту. И каждый поход имеет свое название. Был, например, поход «архитектурный» – это по Вологодщине, где каждая деревенька или городок внезапно открывали нам негромкие и неповторимые красоты старинного русского зодчества. Был «поход ошибок», был «веселый», «мокрый»... А поход по Кавказу через три перевала мы назвали «походом встреч». Встреч с удивительными людьми. С балкарцем Тенгизом Балиевым, водителем автобуса, который запросто отдал нам свое доброе имя («Если будут трудности в пути, так и скажете: мы друзья Тенгиза, – и вам обязательно помогут». И ведь помогали!). С осетинами дядей Максимом, дядей Алибеком и Гришей, чабанами дальнего коша за перевалом Штулу, что приютили нас на ночь и разрешили сварить пищу на их очаге, дрова для которого надо возить на лошадях за много десятков километров по трудным горным тропам. И с Руалом Гачечиладзе, старшим научным сотрудником Института кибернетики Академии наук Грузинской ССР, который заведует в Поти лабораторией биофизики, размещенной на острове в устье реки Риони. Там десять дней на песчаном берегу стояли наши видавшие виды палатки. Но Руал подарил нам не только эти десять дней – он открыл нам свой остров, где синяя вода переходит в синее небо, где полно кустов ежевики, растущих недалеко от рощи, откуда каждое утро рождается солнце. Да, он открыл нам Остров! Остров надежд и свершений. Остров нерешенных проблем и споров до хрипоты, Остров работы без перерывов на еду и сон. Остров самых разнообразных увлечений – от классической музыки-до ювелирных поделок. Остров, который вырвал из небытия (потому что там непригодная для жилья и пахоты земля), застроил домиками, заселил людьми и идеями этот бесконечно обаятельный и бесконечно трудный человек.

Мы еще вернемся к теме «трудных людей», но это потом, позже. А пока... Сядем в потийский автобус № 7, доедем до остановки «Маяк», сойдем по щебенчатому, поросшему мелкой травкой берегу Риони к самой воде и, сложив руки рупором, крикнем: «Эй, на Острове!» И тогда из зеленых зарослей на противоположном берегу на низкий дощатый причал сначала выбегут собаки – крупная, похожая на овчарку Гризли, тонконогая белых и черных пятнах Риона, маленькая каплоухая Чебурашка... Потом мелькнет белый халатик Светланы или Марины – переправа находится в ведении мужчин. И сразу же в крутобедрую лодку прыгнет сам Алик, или его брат Ираклий, или боцман Важа, или кто-то из сотрудников. Но лучше всего, если это будет Алик, потому что никто не умеет, стоя на носу, так быстро управлять лодкой, упираясь деревянным бруском в натянутый над рекою трос. А навстречу поплывут тонкие пирамидальные тополя, двухэтажный корпус лаборатории, белый приземистый виварий и... поднятый на бетонные опоры серебристый самолет. И Алик, насладившись нашим изумлением («О, самолет! Быть не может! Алик, что это значит?»), причалит лодку и, не оборачиваясь, уйдет в лабораторию, крикнув через плечо: «Разгружайтесь, вечером поговорим!» Значит, это правда: мы снова на Острове. Ну, здравствуй!

– Повтори! Повтори еще раз! Слушай, какая прелесть!

И он повторяет чуть нараспев: «Впасть, как в ересь, в неслыханную простоту». И снова: «В неслыханную простоту. Как в ересь...» У него получается «ерэс», так даже выразительней.

Мы говорили о сложностях XX века. Сложных конструкциях. Сложных решениях. Сложных научных и нравственных построениях. И вдруг Руал рассвирепел: стал кричать, что не надо УСЛОЖНЯТЬ, обязательно искать лабиринт, чтобы через него найти выход. Что выход иногда возможен просто в дверь, да-да, в дверь. Но этого не хотят понять те, кто свою косность прикрывает сверхсовременностью. «Так просто?» – восклицают они и насмешливо пожимают плечами. «Весь мир, по-вашему, не смог увидеть такое простое решение? А вы смогли? Ну-ну...»

— В биологии, понимаешь, тоже некоторые гонятся за усложненностью. После открытия структуры нуклеиновых кислот кинулись в трудные и сверхтрудные схемы. Простые решения не устраивают. Мне так и говорят: не может быть, чтобы подход к исследованию «загадки века» был таким простым. А я прошу: давайте проверим! Нет, такое простое и проверять не будем: ерэс!

— Ты о своем «акулйне»? Ну, ладно, не сердись – о препарате из печени акулы, да? Ты обещал рассказать подробно.

— Потом когда-нибудь. А сейчас расскажу про самолет. Он списан, понимаешь? Случилась какая-то поломка, он остался лежать на берегу, никому не нужный, без «начинки», только остов. Я увидел, прикинул: да это же готовая кают-компания! Здесь можно собраться всем коллективом – поспорить, послушать музыку. Домики у нас маленькие, а народу приходит и приезжает много: и из института, и здешних, потийских, и из Москвы или вот, как вы, из Киева. Разрешение нам быстро дали, а вот как перевезти самолет на остров? Если бы не Ираклий...

Я уже знаю: если бы не Ираклий, Руал бы тут «совсем пропал». Идея создать на бросовом клочке земли в устье Риони лабораторию была не менее неожиданной, чем сделать в списанном бескрылом самолете кают-компанию. Только воплощение ее в жизнь оказалось куда более сложным.

Было время, когда оно казалось просто нереальным. Выручил Ираклий. Младший брат Руала, он выглядит старше его – черная шевелюра в блестках ранней седины. С детства Ираклий опекал своего старшего брата, более приспособленного сидеть за книгами, чем дать сдачи тем, кто дразнил его книгочеем. Когда старший брат, ставший научным работником, биофизиком, совершенно запутался в марках цемента, счетах, в общем, во всем том, что называется административно-хозяйственной деятельностью, на остров приехал младший – инженер с практическим опытом и хваткой. И так и остался здесь в должности инженера лаборатории. Руал получил наконец возможность заниматься наукой. Да, если бы не Ираклий...

Руал продолжал ходить по кабинету, повторяя: «В неслыханную простоту, в неслыханную простоту!»

— Пожалуйста, прочитай все стихотворение, – попросила я.

— Все не могу: это целый цикл стихотворений Бориса Пастернака. Называется «Волны» и посвящен, между прочим, Кавказу. Но две строфы я помню наизусть.

В родстве со всем, что есть, уверясь И знаясь с будущим в быту, Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту.

Но мы пощажены не будем, Когда ее не утаим. Она всего нужнее людям, Но сложное понятней им.

– Вот! Видишь! «Сложное понятней им»!

Слова вырываются из него, как пар под давлением, – я сама не ожидала такого точного «попадания» стихов. Пользуюсь случаем и снова делаю «под-заход»:

— Может быть, ты все-таки расскажешь о своей работе?

— Может быть... – рассеянно говорит он. – Потом. «И мы пощажены не будем...» Знаешь, о чем я мечтаю? О тигре. Будет здесь ходить такая прекрасная полосатая кошка. Правда, красиво?

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.