Вагоны были грязные, телячьи, без печек. По 60–70 человек набили в каждый вагон.

Утром, часов в 6, поезд смерти тронулся из Самары в Сибирь.

Поезд идет, а куда идет, мы не видим. Мы загнаны в вагоны хуже, чем скот. Железные люки у окон наглухо закрыты. На каждом пролете вагона стоят по два часовых белогвардейца из уфимских татар. Чуть малейший шорох в окне – они стреляют.

Первая остановка поезда смерти была сделана на каком-то разъезде, название которого я позабыл.

Через 20–30 минут после остановки мы услышали выстрелы залпом. Я стоял у окна, ибо сидеть было негде.

Слышим второй залп... третий... четвертый... пятый. Сердце замерло.

Слабой рукой пытаюсь приоткрыть немного люк окна, чтобы посмотреть своими глазами на смерть товарищей. С большим трудом приоткрыл железную дверку.

Груды убитых уже лежали под откосом, недалеко от линии железной дороги, у мелкого лесочка. Рядом с убитыми выстроены были три колонны пленных, человек по 60 каждая. Донеслась команда:

– Господа офицеры, в комиссаров пли! – и залпы: тра-та-та-та.

Упали жертвою все до одного.

Пальцы застыли, сжимая ручку приоткрытого люка. Рядом со мной стоял у окна бывший политкаторжанин товарищ Спирин. Я передал ему шепотом:

– Массовый расстрел, расстреливают всех... А только до остановки поезда товарищ Спирин рассказывал, как он жил в ссылке на золотых приисках и шахтах. Как он там организовывал рабочих к борьбе за рабочее дело. Слушая его, мы уже не боялись смерти.

Но залпы на остановке снова наполнили сердца страхом.

В соседний вагон ударили прикладом по накладке двери:

– Выходи все до одного, красная сволочь! Из вагона выгнали всех и повели к месту расстрела.

Прильнул к щели окна еще раз... Вижу, как подводят товарищей к месту смерти.

– Господа офицеры, винтовки к плечу!.. Вдруг три красногвардейца разорвали строй и побежали в лес.

За ними побежали десять белогвардейцев, стреляя на ходу. Вот упал один товарищ, другой... Бегут и стреляют в третьего, но пули летят мимо, а он уже подбегает к лесу и быстро скрывается в кустарнике.

Только один убежал. Один из тысячи расстрелянных на первой остановке поезда смерти.

Опустело десять или тринадцать вагонов.

На второй остановке расстреляли еще больше.

Это уничтожение людей палачами рабочего класса было настолько зверским, что я, не писатель, едва ли сумею все это нарисовать.

По какой-то случайности наш вагон остался нетронутым, и я и мои соседи остались живыми. Нас довезли до Иркутска. Поезд смерти был почти пуст. Осталось каких-нибудь пять вагонов.

В Иркутске нас рассортировали. Часть посадили в Иркутскую тюрьму, остальных, в том числе и меня с братом, повезли дальше к Байкалу, в Китай.

Остановок было много, и так же с расстрелами. Убивали не группами, а по счету: одного из десяти, выстроенных в ряд вдоль поезда.

В Чите поезд смерти встретили рабочие читинского депо с хлебом в руках. Шли рабочие и их жены к нашему поезду. Белые вначале не подпускали их, а потом разрешили отдать подаяния и хлеб, не допуская никаких разговоров. Но желание рабочих было не только насытить нас хлебом, но и сказать бодрое слово: «Мужайтесь, товарищи! Красные уже подходят к Омску, не падайте духом, мы скоро восстанем».

От самой Самары до Уфы нам совсем не давали ничего есть. В Уфе нам дали гнилых сухарей. Они были покрыты зеленой плесенью. Их не стала бы есть скотина. Но мы, не евши 7 суток, с жадностью набросились на эти сухари.

В Уфе нас гоняли обедать в военные бараки. Там налили в большие баки горячих щей (по 10 человек на бак), и мы без ложек накинулись, как голодные звери, на вкусную пищу после 7-дневной голодовки. Многие обварили себе руки. Потом нам опять ничего не давали ,от Уфы до Омска, а от Омска до Новосибирска и т. д.

Печки в вагоны нам дали только в Красноярске. А мы все были в летней одежде, в ситцевых тонких рубахах и штанах. О брюках тогда мы и понятия не имели.

Нас привезли в Никольск-Уссурийск. Это была последняя остановка поезда смерти. Никольск-Уссурийск был тупиком для него. Были слухи, что нас везли на остров Сахалин, но в Никольске-Уссурийске маршрут изменили. Нас всех высадили. Половина была больна тифом и другими болезнями от голода и простуды. Я видел, как пленники падали из вагона под крутой откос железнодорожной линии, не доезжая верст 6 до Никольска-Уссурийска.

Как стадо овец, нас отогнали саженей на 50 от линии, выстроили в колонны по 10 человек и приказали сесть тем, кто не может стоять по своей болезни. Я, конечно, сел первый, потому что был сильно истомлен. Мой организм еще не поддался болезни, он был крепким, как резина, туго поддающаяся износке. В вагоне я ухаживал за своим братом, который был уже болен, как и другие пленники, заболевшие тифом от голода и грязи.

От рук палачей погибли миллионы лучших сынов рабочего класса и крестьянства, восставших на борьбу против царского и капиталистического гнета и насилия.

Почтим же память замученных и расстрелянных контрреволюцией беззаветных борцов за дело пролетариата.

Высадив и построив нас около Никольска-Уссурийска, белые часа два томили нас неизвестностью. Что с нами хотят сделать? Рядом с нами, шагах в тридцати, так же как и мы, были выстроены мадьяры, пленники второго поезда смерти. Им также приказали сесть. Я сижу и наблюдаю, что будет дальше.

Послышался цокот. Прямо на нас скачет конная рота казаков с обнаженными шашками. Мадьяры все до одного были зверски зарублены, а если остались в живых, то очень немногие.

И дальше, как поется в песне, навстречу к нам вышел седой генерал, и молвил он громкое слово:

– Этих животных не трогать.

По милости генерала нас не зарубили шашками, как мадьяр, а решили покосить из двух пулеметов, которые стояли в вагоне и были поданы паровозом к месту нашей высадки. Пулеметы были уже приготовлены и направили дула на нас, но, как нам после передавали, уничтожению из пулеметов воспрепятствовал американский Красный Крест и никольск-уссурийские рабочие.

И нас погнали всех в Никольск-Уссурийск. Пригнали в баню, всех перемыли и одели в клетчатую одежду американского Красного Креста. Из бани нас погнали в американские бараки Красного Креста и там кормили, как на убой, жирным горячим супом с белым хлебом, масляной белой, как снег, рисовой кашей.

После этого вкусного обеда нас вновь погнали на то же место, куда нас высадили из вагонов, и вновь стали сажать в поезд, но только в другой – с удобствами: в вагонах были нары, было светло и тепло.

И поезд вновь тронулся, но не дальше, не на остров Сахалин, а обратно, в «Россию».

До Харбина нас везли удивительно добрые люди. Пищу нам давали хорошую и разрешали днем открывать окна. Но это только до Харбина.

Как только нас отвезли на 50 верст от Харбина, белогвардейцы вновь стали расстреливать каждого десятого на пустынных разъездах.

Поезд смерти еще был жив. Он следовал обратно и через несколько дней вновь очутился в Иркутске. Была ночь. Поезд простоял до утра, и часов в 12 дня нас повезли дальше. В конце концов поезд смерти остановился в Усолье. Тут нас всех высадили, половину расстреляли, а половину повезли на лошадях в Александровскую каторжную тюрьму, в 25 верстах от Усолья.

Стоял 40-градусный мороз, а мы все в американских легких клетчатых костюмах, без шапок и фуражек.

Очень много по дороге от Усолья до Александровска померзло. В числе мертвецки замороженных людей был мой брат Георгий. Он был тифозный, и я думал, что он замерз насмерть, но оказалось, что он еще дышал, и санитары тюрьмы по моей просьбе сделали его живым человеком – отходили...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.