Улыбающийся встречным лицам.

                        . ……………………………………………………..

                        Я хожу в цилиндре не для женщин –

                        В глупой страсти сердце жить не в силе,  -

                        В нем удобней, грусть свою уменьшив,

                        Золото овса давать кобыле.

Ему уже оставалось недолго, и он лихорадочно спешил. Одновременно со «Страной негодяев» написал поэму «Гуляй-поле» о разгуле народной стихии, а сам неистовствовал в разгуле   кабацком. В невероятной насыщенности утекающей бесприютной жизни он, как ребенок, радовался полученной в результате хлопот друзей комнате в коммунальной квартире. Сходился и расходился на идейной почве с разными людьми, влюблялся в самоотверженных хороших женщин, таких, как Галина Бениславская, и после расставания сохранял с ними дружбу. Бегал по редакциям за копеечными гонорарами, отсылая большую часть денег сестрам. Упорно пробивал в издательствах свои сборники. Ездил по клубам с выступлениями. Написал великое послание матери: «Ты жива ль еще, моя старушка?...». И воззвал к Пушкину: «…Но обреченный на гоненье,\\ Еще я долго буду петь…\\ Чтоб и мое степное пенье\\ Сумело бронзой прозвенеть».

Он переживал глубокую внутреннюю драму – опоэтизированная им Русь васильковых полей, которую поэт страстно призывал «взмахнуть крылами», безвозвратно исчезала вместе с крестьянским укладом. «Смешного дуралея жеребенка» сменяла бездушная «стальная конница». Подступали одиночество и пустота. Та, что будет с горечью помянута Маяковским в стихотворении на смерть Есенина: «…Пустота.\\  Летите, в звезды врезываясь».

Он успеет еще написать громкую поэму «Песнь о великом походе», посвященную легендарным героям революции, которые шли к победе с народной идеей справедливости, мечтая о счастливой жизни. Но и в этой оптимистической «Песне», словно спетой с чужого голоса, вдруг звучат трагические ноты:  «Много в России\\ Троп.\\ Что ни тропа -\\ То гроб.\\ Что ни верста -\\ То крест.\\ До енисейских мест…». За поэму схватились журналы – ленинградская «Звезда», «Октябрь». В 1924 году Госиздат выпустил ее отдельной книгой, в которую автор хотел, но не смог включить свои  последние стихи и  «Поэму о 36». Уже вышла «Москва кабацкая», в издательстве «Круг» готовился сборник избранных стихотворений Есенина. Разделавшись с делами, он махнул на Кавказ. Сначала – в Баку, потом в Тбилиси. Думал, надолго. Надеялся даже добраться  до Персии…  

«Персия прогорела», - иронизировал он потом в письме. Памятью о ней осталась в есенинском творчестве несравненная «Шагане ты моя, Шагане…». Зато в Баку и в Тбилиси поэт воспрял душой, обрел новых славных друзей,  немного подзаработал, много пропил, опять ввязывался в разные скандальные истории и благополучно возвратился в Москву, к последней жене – внучке Льва Толстого, Софье Андреевне. Брак этот, по сути, не нужен был ни ему, ни ей. Что называется, польстился на фамилию.

Накануне отъезда на Кавказ Есенин поставил свою подпись под напечатанным в «Правде» заявлением о роспуске группы имажинистов. До этого «Правда» не печатала ни единой его строки. Власть явно протягивала Есенину руку, признавала, что он является одним из первых поэтов РСФСР.

 Сергей Александрович отнесся к такой милости настороженно и в разговоре с видным тогдашним литературным деятелем, редактором журнала "Красная новь" А.Воронским заявил: «Намордник я не позволю надеть на себя и под дудочку петь не буду». В марте 1925-го неожиданно еще раз сбежал из Москвы в Баку, подальше от удушающего климата развязанной Сталиным антитроцкистской кампании. Хотя, как и в прежнее время, продолжал флиртовать с сильными мира сего, искать у них поддержки, полагая, что, когда надо, сумеет тихо ускользнуть. Не сумел.

Несмотря на официальное признание, он видел, что вокруг него сгущаются тучи. Есенина начали посещать предчувствия смерти. Особенно после загадочной кончины на операционном столе Михаила Фрунзе, который был в числе высокопоставленных доброжелателей и защитников поэта. Одного литературного знакомого он прямо просил написать о себе некролог. Перед роковым отъездом в Ленинград заходил негласно попрощаться с Мариенгофом, посидел у кроватки его сына. Точно так же навестил Зинаиду Райх, поговорив с их маленькой дочуркой, как со взрослой. По телефону просил прийти его проводить Бениславскую. Она отказалась. Часто жаловался в последние дни на тоску...

…В номер ведомственной ленинградской гостиницы «Англетер» Сергей Александрович велел никого к нему не пускать. Очевидно, чувствовал за собой слежку. Ведь буквально накануне отъезда похвастался по пьяному делу вездесущему партийному функционеру Тарасову-Радионову, что обладает копией телеграммы Каменева великому князю Михаилу, в которой «пламенный революционер» подобострастно поздравлял того с отречением от престола его брата  Николая Второго. Этого, разумеется, было достаточно для немедленной расправы с поэтом. Тем более в городе на Неве, где хозяином являлся давний друг и соратник Каменева Зиновьев.

27-го декабря в 11 вечера управляющего гостиницей вызвали на службу его непосредственные начальники,  работники ОГПУ, и сообщили, что с Есениным «несчастье»…. По официальному сообщению, он повесился в своем номере на батарее, в крайне неестественной позе с поджатыми коленями. Лицо было обезображено огромным кровоподтеком.

Названное молвой «предсмертным» стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» могло быть написано просто к случаю. Есенин подарил это стихотворение на листке из блокнота сотруднику ленинградской «Красной газеты» Жоржу Устинову, который снял ему номер в гостинице.  Сомнительное самоубийство выдающегося русского поэта по-прежнему требует расследования.

Хоронить Есенина решили за государственный счет, тело доставили в Москву. А сами похороны стали поистине всенародными. Как и посмертная есенинская слава.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.