До сих пор в этом умудренном жизненным опытом человеке со всеми его обычными, очень человеческими, добрыми увлечениями — книгами, путешествиями, космосом — осталась верность принципам, которые он сам для себя выработал и утвердил много лет назад. «Много» — в данном случае слово это, если его не расшифровать, звучит слишком аморфно, потому что вмещает оно как-никак 80 лет неутомимой жизни и работы Евгения Ивановича Рябчикова — писателя, журналиста, кинодокументалиста. Событий, очевидцем и участником которых довелось ему быть, хватит, пожалуй, не на одну человеческую жизнь. Об этом накануне юбилея мы и говорили с Евгением Ивановичем, долголетним членом редколлегии «Смены».

— Вы были близко знакомы и дружили со многими выдающимися людьми нашего века. Кто из них оставил особый след в вашей жизни, в вашей судьбе?

— Самое большое влияние на всю мою сознательную жизнь оказал, конечно, А. М. Горький. Мои детство и юность прошли в Нижнем Новгороде, где на каждом шагу все напоминало о нем. Я читал Горького, изучал его биографию, бродил по Миллионке, описанной Пешковым, и, находясь под сильнейшим впечатлением его книг и желая стать писателем, решил, что должен последовать его примеру. Я ушел из дома, оставив письмо любимым маме и папе, в котором написал, что должен изучать жизнь и знать ее, как Горький. По стране в ту пору бродили бесчисленные оравы беспризорников, время было трудное, я ушел на Миллионку, в ночлежку, описанную Горьким в пьесе «На дне», и сам опустился на дно жизни.

— Сколько ж вам было лет?

Я окончил школу, значит, 16 — 17 лет. Началась смутная, романтическая, трудная и очень опасная жизнь. Попал я в молодую банду, которая хотела, чтобы я принимал участие в деле. Но я сам себе сказал твердо, что ни на какие «мокрые» дела не пойду — нужно знать жизнь, а не сидеть в тюрьме. Отец мой работал в ЧК следователем по уголовным делам и дома часто рассказывал всякие страшные истории. Так что мир преступный был мне знаком, и потому я опасался попасть под его влияние. С этой оравой я путешествовал по Волге, нас ссаживали с пароходов, гнали, мы ехали в Донбасс под вагонами, на крышах. Там, в Донбассе, мы разошлись — ребятам хотелось заниматься своим делом, а я понял, что мне надо поработать на шахте. Пошел на биржу труда, и меня определили на шахту имени Крупской. Парень я молодой, меня поставили сначала разгребать штыб, потом коногоном в шахту. Вот там я и принял участие в стенной газете, где поднял, как мне казалось, очень важный для шахты вопрос... о том, что в забоях нет бачков для воды. Администрация была в бешенстве, но бачки поставили.

— Евгений Иванович, видимо, эти юношеские путешествия и явились толчком к более серьезным путешествиям, когда вы стали уже штатным журналистом? И вообще как началась ваша журналистская деятельность?

— После того как я сбежал с, шахты, чтобы со мной не расправились за те критические выступления, я еще помотался в одиночку по разным городам, а потом вернулся домой и пошел учиться в пединститут. Окончил литературно-лингвистический факультет, преподавал в школе в Богородске обществоведение и русский язык, но половина времени уходила на то, что я писал какие-то бесконечные заметки в газеты, короче, меня «прорвало». Однажды меня вызвали телеграммой в Нижний Новгород в крайком партии, и там я от самого Жданова узнал, что назначен заведующим отделом информации газеты «Ленинская смена». Править рукописи, конечно, я не умел, но у меня хватило ума пойти в типографию и посмотреть, как это делается. Став штатным журналистом, развил бурную деятельность, мне было все интересно, и я таскался по области пешком, на лошадях, на лодках. Вскоре судьба распорядилась, чтобы я стал редактором первой в стране динамовской газеты «Динамовец начеку». Это был 1932 год, автозавод начинали строить.

— А когда вы познакомились с Горьким?

— Вот как раз в это время. Приближался юбилей Горького, и мы в газете решили отметить это событие. Я пошел к руководству, сказал, что поскольку за Горьким охотилась охранка, значит, в архивах можно найти его «дела», и тогда я поехал бы к нему в Москву с этими «делами» и попросил бы статью. Разрешение дали, я отправился в острог и там получил кипу папок — «дела» на Горького. Я их все просмотрел, облился слезами и отправился с ними к Горькому. Был я молод, не очень умен, Горький мне все «вы» да «вы», а я ему — «ты, наш земляк». Он только улыбался. Потом говорю ему: «Алексей Максимович, вот какая штука: ты нам напиши статью, а я тебе привез подарок». Он прищурился, взял длинный мундштук, вставил папиросу, закурил и спрашивает: «А какой подарок?» Я полез в портфель, вынул одну папку, вторую. И Горький изменился в лице. Потом говорит: «Это же наблюдательные дела». Открыл папку — а там были перехваченные письма, записки, короче, вся его жизнь в тот период. Он перелистывал их, читал, и вдруг у него стали мокрые глаза. Он был потрясен таким подарком и сказал: «Конечно, я напишу для вас статью». Каждый день я ходил к нему, и это дало мне возможность видеть, как приезжали Бухарин, Зиновьев, Сталин, «странные люди», которые приходили десятками к Горькому и несли ему ту самую «сермяжную правду» обо всем, что происходило в стране.

Алексей Максимович, конечно, написал статью, мы ее напечатали с моим предисловием о том, как я был у Горького, и потом это имело для меня последствия. Я пришел в «Правду», меня встретил Кольцов и сказал: «Слушай, ты настоящий парень, давай переходи в «Правду».

— Но ваша журналистская юность, я знаю, была долгое время связана с «Комсомолкой»...

— Да, в газете я занялся авиацией. Это была моя любимая тема. Я познакомился с А. С. Яковлевым, начинающим конструктором, Андреем Туполевым, заладил ездить в Долгопрудное в воздухоплавательный отряд, где летал на воздушных шарах, на дирижаблях...

— Летали и писали об этом?

— Конечно. Был на стартах первых наших стратостатов, а среди многих имен, о которых писал, особое место тогда занимали Громов, Чкалов и Коккинаки. Первая моя книжка так и называлась «Громов».

— А всего сколько вы написали?

— Книг 28, а еще сценарии к 59 кинофильмам — научно-популярным и документальным.

— В чем была незаурядность этих людей?

— Громов произвел на меня впечатление выдержкой, организованностью, точностью. А Чкалов потряс своей русской удалью: любил плясать так плясать, летать так летать. Когда он брал меня на испытания самолетов, я, стоя на летном поле, поражался,' что он оставался жив после очередного пикирования. Еще один человек оставил в моей жизни глубокий след — Евгений Федоров, папанинец, впоследствии академик, Герой Советского Союза. В школе мы сидели с ним на одной парте, и это он заразил меня любовью к странствиям, стремлением познать неведомое: а что там, за горизонтом, во льдах, в небе?

— Евгений Иванович, все знают, что именно вы «открыли» знаменитого героя-пограничника Никиту Карацюпу. Это было трудно?

— Меня «навел» на Карацюпу маршал Блюхер, который командовал Дальневосточным округом. Это он посоветовал мне поехать на заставу, послужить там, и после этого я написал большой очерк о Карацюпе в «Комсомолке», а потом и книгу. Это был действительно герой: ведь он задержал четыреста шестьдесят четыре нарушителя границы и уничтожил сто двадцать одного. Для журналистики и литературы произошло нечто удивительное: «в Карацюпу» стали играть дети, его именем называли пионерские отряды. Он стал народным героем. Почему? Потому что это был не выдуманный герой, а реальный. Вот что имело значение.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.