Побег волшебника

– Ах, слово... всего-то навсего...

– Ты должен дать слово, что никогда не повторишь этого безумного поступка. И никогда не придешь в Покровское.

– А если меня пришлют в командировку?

– Ты должен понять, – продолжала Таня, не слушая бывшего мужа, – что такие встряски, как сегодняшняя, не могут пройти для мальчика бесследно. Эту ночь он, конечно, забудет...

– Не забудет.

– Забудет. Я ему внушу, что все это было во сне. Валя ведь еще совсем маленький...

– Илья...

– Какой Илья?

– Я его переделал в Илью. Наступило молчание.

– Ты... и фамилию переделал? – голос у Тани дрогнул.

– Фамилию он не просил. А имя просил.

Бывшая жена заплакала. Она плакала тихо, горячо, страстно; Коньшин не знал, чего было в этих слезах больше: ненависти, страха, отчаяния или жалости к себе.

– Всю жизнь... Всю жизнь... Исковеркал... Живу в вечном страхе... Не знаю, что он выкинет... Эти письма... Телеграммы... Вызовы на почту... как бомбежки... Господи, да когда же я избавлюсь от тебя? Одна ночь... Одна глупая ночь в этом дурацком шалаше!.. Случайность. Слепая случайность... И вот исковеркана вся жизнь... Миркин... Он тоже мучается. Смотрит. Ждет. Боится... За себя, за меня, за сына... Вот придешь ты и что-нибудь выкинешь, поломаешь, разрушишь все.

Таня плакала и плакала, продолжая причитать, закрыв лицо руками: одна рука голая, другая в перчатке.

Коньшин был потрясен. Он не ожидал найти в жене столько ненависти. Он считал, что она давно забыла о нем думать, а оказывается, они помнят о его существовании ежеминутно: получается так, что он, Коньшин, постоянно отравляет им жизнь. А он-то думал, что несчастен только он; Петр считал себя благородным, потому что затаился в своей квартире, не надоедал, не требовал, не жаловался, не теребил. Он считал себя мучеником, а оказалось, что мученики – это они, Миркины.

Петр Кириллович поднял варежку, отряхнул ее и надел Тане на руку.

«А вдруг она меня еще любит? – нелепая мысль пришла Петру Кирилловичу. – Ведь так бывает. Разлюбила, а потом снова полюбила. Может быть, ей осточертел Миркин со своими нелепыми стихами».

Он взял бывшую жену за плечи и привлек к себе. Таня не сопротивлялась. Горячая волна побежала от сердца, через горло, ударила в голову. Петр Кириллович покачнулся.

– Милая моя... – прошептал Коньшин. – Поедем со мной, с сыном... Начнем все сначала... Мы так заживем... мы будем самые счастливые на свете... клянусь тебе... Я сделаю все...

– Я тебя ненавижу! Ненавижу! – Таня стала вырываться. – Ненавижу все: твой голос, твой запах! Твою глупость! Твое слюнтяйство! Идеалист! Проклятый идеалист! Почему ты не грубый, не жесткий! Хоть бы раз ударил! Даже когда я с... Миркиным. Ты даже тогда вел себя не как мужчина! Меня надо было по морде, по морде! Поднять юбку, да ремнем, ремнем! А он смотался в Москву! Его высокоблагородие проклятый!