Сегодня - я получил коллективную открыточку и твое письмо от 31/I. И мне сегодня хорошо в моей камере. Сегодня впервые после долгого времени я смог улыбнуться снова улыбкой, идущей из глубины души и озаряющей жизнь и весь мир...
Хочу вернуться и вернусь, несмотря ни на что, так как моё физическое состояние зависит здесь почти целиком от моей воли, подлинной моей воли. Ибо организм мой имеет большую силу сопротивления. И когда наступают для меня такие радостные минуты, как сегодня, тогда я полон уверенности, что всё можно перенести без отчаяния и сохранить свою душу до самого конца. И не понимаю я отчаяния, трагедии, когда душа ещё способна чувствовать, когда есть ещё силы и живая мысль, и когда сердце ещё так сильно бьётся в груди. И снова жизнь становится чем-то таким, к чему следует подходить просто, что постоянно движется и развивается в противоречиях, но всегда даёт выход душе человеческой, только бы она пожелала и смела быть свободной... Тюрьма не мучает меня так, как рабство души и неправдивость её. Тюрьма мучает и очень изнуряет, но это сейчас цена жизни, цена права на высшую радость, возможную сейчас для людей свободных, и мука эта преходящая, она ничто, в то время как радость эта - бессмертна, она - высшая ценность...
... Сидим вдвоём. В камеру ко мне посадили незнакомого молодого рабочего, довольно симпатичного, насколько мне удалось его узнать. И нельзя сказать, чтобы мы были недовольны обществом друг друга. Может быть, это только временно, пока мы не узнаем друг друга получше, как это часто бывает здесь. Но что касается меня, - не думаю, чтобы так было. Я заметил, что лучше всего чувствую себя в обществе детей и рабочих и только уж чрезвычайно нервное состояние могло бы привести к тому, что и это общество стало бы тяготить меня в таком обществе я больше чувствую себя самим собой, тут больше простоты и искренности в общении, меньше условных форм в быту, а интересы и заботы этого круга мне более понятны и близки...
И неоднократно, думая о последних моих годах, когда я перестал непосредственно и постоянно жить повседневной жизнью рабочей среды, я вижу, сколько сил и крепости из-за этого я потерял. Я не виню ни себя, ни кого-либо - так складывалась жизнь вопреки воле, по необходимости. Но я всё ещё мечтаю и верю, что придёт время, когда я снова смогу черпать из этого источника силу и крепость. И я не думаю уже о прошедших годах моих, о потрёпанных нервах, и о предстоящих годах моей каторги. Молодость и её сила вернутся - в этом я уверен. Такова воля души, воля, которая двигает и толкает вперёд жизнь и даёт силу. И сейчас, когда я сижу с юношей, таким молодым, что он почти мог бы быть мне сыном, когда отдаю себе отчёт в этом, я не хочу верить, что уже пройден такой отрезок жизни, и мне кажется, что я буду шагать рядом и вровень с этой молодёжью...
Меня очень радует, что нашего Ясика так восхищает природа, что у него есть слух, что и лес, и цветы, и всё богатство природы его так интересуют. Ибо кто чувствует красоту, тот может уловить и понять сущность жизни настоящего человека. Ведь ему исполнилось ещё только три года, а он уже впитывает те лучи, из которых будет в течение всей жизни черпать радость и отдавать её другим. Я сам помню из времён своего детства эти минуты невыразимого блаженства, когда, положив голову на колени Альдоны, я слушал по вечерам шум леса, кваканье лягушек, призывной крик дергача и смотрел на звёзды, которые так мерцали, точно это были живые искорки... И, может быть, если бы не это общение с природой, в душе моей не было бы тех мечтаний, которые озаряют её, несмотря на то, что позднее жизнь так поранила и покалечила мою душу.
Когда я был юношей, то под влиянием книг нигилистического толка смеялся над теми, кто говорил, что красота рождает возвышенные чувства в человеке. Сейчас ко мне возвращаются воспоминания моего детства, минуты подлинного счастья,
когда природа так меня поглощала, что я чувствовал себя связанным с ней органически, будто я сам был облаком, деревом, птицей. Видел ли когда-нибудь Ясик, как искрятся и мерцают звёзды? Малышка он ещё, и спать ему в это время уже пора, но с каждым годом мир будет перед ним раскрывать всё новые и новые свои богатства...
Из письма С. Мушкету в Люблин Март 1915 года. Орёл, губернская тюрьма
Я редко пишу, ибо тяжёлая однообразная жизнь окрашивает в слишком серые гона моё настроение. И когда я думаю о том аде, в котором сейчас вы все живёте, мой собственный ад кажется мне так мал, что не хочется о нём писать, хотя и он сильно донимает, иногда даже слишком сильно.
То, что вы узнали о наших условиях, это правда. Условия эти прямо-таки невыносимы. Ежедневно кого-нибудь вывозят отсюда... в гробу. Из нашей категории в течение последних шести недель умерло уже пять человек, все от чахотки. Троим из них давно уже назначили место поселения, но их не вывозили, так как в течение семи месяцев не успели привести в порядок «бумаги». Все они были привезены сюда из Петракова, помощи из дому у них, конечно, не было никакой, так как семьи их находятся уже за пределами государства, В последнее время многие заболели брюшным и сыпным тифом. Говорят, что ежедневно хоронят двоих - троих и что с 5 февраля (старого стиля) по 4 марта умерло тридцать человек...
Я живу здесь вместе с несколькими другими в одной коммуне, мы занимаемся вместе, некоторым я помогаю в учёбе, и время быстро бежит, так быстро, что трудно поверить, что вот уже восьмой месяц с тех пор, как нас вывезли из Варшавы... И если бы я мог писать о том, чем я живу, то я не писал бы о тифе и ужасных наших условиях, а написал бы о нашей мечте, представляющей для нас сегодня отвлечённую идею, но являющейся на деле нашим насущным хлебом... Когда я думаю о том, что теперь творится - о повсеместном якобы крушении всяких надежд, я прихожу к твёрдому для себя убеждению, что жизнь зацветёт тем скорее и сильнее, чем сильнее сейчас это крушение. И поэтому я стараюсь не думать о сегодняшней бойне, о её военных результатах, а смотрю дальше и вижу то, о чём сегодня никто не говорит...
... Месяц тому назад я написал горькое письмо и в момент сдачи его получил сразу два твоих и Ясика письма. Но написать новое письмо я уже не мог. Прости меня, но я так беспокоился, не зная, чем объяснить твоё молчание, а воображение подсказывало всякие ужасы. Но всё хорошо, что хорошо кончается. А твои открытки меня ещё более успокоили. У меня это в натуре - перебрасываться из крайности в крайность в своих настроениях, особенно в тюрьме. То я на горе высокой «молюсь» и пою гимн радости бытия, то в тёмной беспросветной преисподней мучаюсь, а в промежутках - мёртвая зыбь апатии. Но ты, друг мой, не должна испытывать тяжёлого чувства, когда думаешь обо мне, читаешь мои письма. Ведь что бы меня ни ожидало и какие бы настроения ни приходилось переживать, у меня никогда нет в душе бесплодных жалоб. И даже тогда, когда тоска как бы одолевает меня, всё-таки в глубине души я сохраняю спокойствие, любовь к жизни и понимание её, себя и других. Я люблю жизнь такой, какая она есть, в её вечном движении, в её гармонии и ужасных противоречиях... Песнь жизни живёт в моём сердце... И мне кажется, что тот, кто слышит в своём сердце эту песнь, никогда, какие бы мучения ни переживал, не проклянёт жизни своей, не заменит её другой, спокойной, нормальной...
Милый мой Ясик! Я получил слова привета, которые ты мне послал с высокой горы Губель. Они, как маленькие птички, летели ко мне и долетели. Они теперь со мной в камере моей, и мне весело, что мой Ясик помнит меня и что он здоров. Да, мой милый, когда я вернусь, мы пойдём и на ещё более высокую гору, высоко, высоко - туда, где тучи ходят, где белая шапка снега покрывает верхушку горы, где орлы вьют свои гнёзда. И оттуда будем смотреть вниз на озёра и луга, деревни и города, зелёные рощи и бурые, голые скалы, и вся жизнь предстанет перед нашими глазами. Я буду рассказывать тебе о своей жизни, где я был и что видел, как радовался и горевал, а ты мне - о том, что любишь и кого любишь, каким сильным и хорошим, какой радостью для мамуси, для меня, для людей будешь ты, когда вырастешь.
Цветочки, которые ты собрал для меня и прислал, тоже у меня в камере. Я смотрю на них и на карточку твою и думаю о тебе. Мы будем вместе любоваться живыми цветами на лугах - белыми и красными, жёлтыми и голубыми - всеми, и будем смотреть, как пчёлы на них садятся и ароматный сок их собирают. И будем слушать музыку - и пчёл, и цветов, и деревьев, и птичек, и звон колокольчиков, а потом дома будем слушать, как мамуся играет; мы будем тогда тихо сидеть и молчать, чтобы не помешать ей.
А теперь до свидания, мой добрый. Целую и обнимаю тебя крепко, крепко.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Livejournal
LiveInternet
Блоги@mail.ru
Open ID
