Писатель, актер, режиссер Шукшин

Правда, это «знал» относилось, пожалуй, к более поздним, послевоенным странствиям Шукшина, но все же, все же... Мы знаем по рассказам матери, что уже в это время Шукшин тайком «кропает» стихи. А где-то к концу войны делает попытку писать небольшие юмористические рассказики. И не только писать, но и напечатать иные из них. Мария Сергеевна припомнила название одного из журналов, куда посылал свои первые опыты Василий Шукшин: «Затейник». Я проверил в Ленинской библиотеке: действительно, выходил в сороковых (и ранее) годах такой журнал юмора и сатиры. Но как ни листал я годовые комплекты, как ни силился: так хотелось весь белый свет удивить и еще одну из легенд «вокруг Шукшина», что-де случайно в литературу пришел, развеять, – ничего за подписью «В. Шукшин» не нашел.

Мария же Сергеевна еще такую историю о первых писаниях сына вспомнила:

– Послал он в Москву один пакет, другой, третий. Ничего. А потом случайно узнала, что были ответы-то. Но не к нам домой приходили, а к однофамильцу нашему, дальнему родственнику, деду-сторожу. Вася полностью подписывался: «Шукшин В. М.». А тот тоже «В. М.», только не Макарович, а Максимович. А откуда почтальону думать, что такие хорошие конверты из Москвы мальчонке-то идут. Дед же грамоту разумел слабо, ну, и на самокрутки пускал – с бумагой худо было. Один пакет сама видела, насилу отбила, да уж скурил половину, ирод. Я уж Васе не сказывала, да он к тому времени уже поехал из колхоза. Долю искать...

О странствиях, о жизни Шукшина в 1946 – 1948 годах, как и о последующей службе его на флоте, мы знаем очень немного. Знаем, что был он разнорабочим, учеником маляра, грузчиком (на строительстве литейного завода в Калуге), восстанавливал железные дороги, работал слесарем-такелажником на тракторном заводе (это во Владимире). Еще работал несколько месяцев (видимо, в командировке) в Подольске.

Завеса над тем временем (Шукшин не очень-то любил вспоминать этот период своей жизни) приоткрылась немного в ноябре 1973 года, когда в журнале «Сибирские огни» был опубликован откровенно «личный» цикл «Внезапные рассказы». Тут и уже упоминавшиеся нами «Сны матери» и несколько «больничных» новелл, своеобразных «писем» Шукшина из больницы. Нас же сейчас интересует рассказ «Мечты».

Шукшин – и здесь нам ни к чему прятаться за формулой «герой-рассказчик» – зашел как-то в гостиничный ресторан пообедать. И неожиданно узнал в официанте («Он совсем изменился, этот человек. Не будь у меня такая редкая память на лица, никогда бы мне не узнать его») того самого парнишку, с которым он работал вместе на стройке в Калуге, жил в одной комнате в общежитии («Было нам по шестнадцать лет, мы приехали из деревни, а так как город нас обоих крепко припугнул, придавил, то и стали мы вроде друзья»). Этот человек еще тогда мечтал стать официантом и никем другим («Я хорошо помню, как он азартно напирал и шлепал губами про то, как официанты хорошо живут, богато»). Мечта его исполнилась.

Шукшин прекрасно описывает этого героя, каким он стал со временем, мастерски передает его «психологию» угодничества и подлости, «науку» улыбаться и заискивать и в то же время не скрывать брезгливого, холодного презрения в глазах к тем посетителям, кто одет поскромнее, у кого «лицо солдатское» *, кто не шелестит купюрами. И уж не этому ли официанту обязаны мы образом официанта в «Калине красной»? Во всяком случае, тип тот же.

Но в рассказе этом интересует нас сейчас, конечно же, не официант, хотя бы он и состоял в знакомцах и «друзьях» Шукшина, не его мечты и метаморфозы, – нас интересует, как тогда жилось Шукшину. После работы, пишет он, «нас тянуло куда-нибудь, где потише. На кладбище. Это странно, что мы туда наладились, но так».

«Кладбище было старое, купеческое. На нем, наверное, уже не хоронили. Во всяком случае, ни разу мы не наткнулись на похороны. Каких-то старушек видели – сидели на скамеечках старушки. Тишина... Сказать, чтобы мысли какие-нибудь грустные лезли, – нет. Или думалось: вот жили люди.. Нет. Самому жить хотелось, действовать, может, бог даст, в офицеры выйти. Скулила душа, тосковала: работу свою на стройке я ненавидел. Мы были с ним разнорабочими, гоняли нас туда-сюда, обижали часто. Особенно почему-то возбуждало всех, что мы – только что из деревни, хоть, как я теперь понимаю, сами они многие – в недалеком прошлом – тоже пришли из деревни. Но они никак этого не показывали, а все время шпыняли нас: «Что, мать-перемать, неохота в колхозе работать?»

Один мечтал на старинном калужском кладбище стать официантом, а другой – о чем мечтал другой? «Не помню, о чем я тогда мечтал, а выдумывать теперь тогдашние мечты – лень. Тогда бы, в то время, если бы кто спросил, наверное, соврал бы что-нибудь про летчиков бы, моряков: я был скрытный, к тому же умел врать. А теперь забыл... Всерьез захотел вспомнить – о чем же все-таки мечталось? – и не могу. Помню, смотрел тогда фильм «Молодая гвардия», и мне очень понравился Олег Кошевой, и хотелось тоже с кем-нибудь тайно бороться. До того доходило, что иду, бывало, по улице и так с головой влезу в эту «тайную борьбу», что мне, правда, казалось, что за мной следят, и я оглядывался на перекрестках. И даже делал это мастерски – никто не замечал. Но едва ли я рассказывал про такую мечту. Да и не мечта это была, а игра, что ли, какая-то. Как про это расскажешь!»

Выделим этот случай, а особо слова: «игра, что ли, какая-то». Игра воображения? Фантазии юноши, еще не переставшего играть «в войну» и «разведку»? Все зависит от того, как к этому вопросу подойти. Подойдем объективно. «Мы еще создали драмкружок, где с большим усердием старались подготовить и поставить на клубной сцене «Остров сокровищ» Стивенсона» – это сообщение вместе с фотографией шестнадцатилетнего Шукшина прислал в «Комсомольскую правду» бывший сросткинский киномеханик А. Куксин (не родственник ли это Шукшина по линии отчима?).

«Он шутить любил. Подражать кому-нибудь. Был у нас в деревне чудаковатый мужик Афоня. Всеобщее посмешище. Еще и говорить не начинает, зубы покажет лишь, а уже все хохочут. Василий любил его изображать. Как брякнет что-нибудь с украинским акцентом, мы, мальчишки, покатываемся со смеху».

Это рассказ Василия Яковлевича Рябчикова, ныне преподавателя истории в сросткинской средней школе, записанный алтайской журналисткой Н. Басаргиной.

Так, может, не зря говорят, что актером надо родиться! Не перед кем было в Калуге изображать чудаковатого мужика Афоню, и самодеятельности там никакой не было, а внутренняя, хотя и не осознанная еще потребность в такой игре уже была. Так почему же не поиграть – тихонечко, для себя только в киногероев? С этим и жилось легче, это и стало своеобразной частью его подготовительной школы актерской игры. А мечты – что ж, мечты в шестнадцать-семнадцать лет сколь радужны, как правило, столь неопределенны и расплывчаты. К тому же 6 марта 1973 года в небольшой заметке «Завидую тебе», адресованной некоему много мечтающему школьнику, напечатанной в «Пионерской правде», Шукшин прямо сказал, что мечтать он не любит, главное – не мечтать, а действовать, дело делать.

В этот же калужско-владимирский период произошла, как мы сейчас бы сказали, знаменательная встреча. От Калуги да и от Владимира до Москвы путь недальний, а кому же «из глубинки» столицу посмотреть не хочется! Как выпадало свободное время – хотя редко, конечно, – наезжал сюда и Шукшин. Однажды он припозднился и совсем уже пристроился – благо лето – заночевать на одной из лавочек Тверского бульвара, как к нему подошел пожилой, хорошо одетый мужчина и заговорил с ним. Шукшин оробел, смутился и на прямой вопрос того, мол, деревенский ли парень, начал отвечать невразумительно: да нет, почему вы так решили и т. п.

– А выговор? – засмеялся прохожий.

– А что выговор-то?..

– Да ты не бойся. Алтайский же? Я тоже алтайский, только давно на родине не бывал. Знаешь что, землячок, давай-ка так сделаем. Сейчас зайдем ко мне – надо же встречу следом отметить. Ну, и поговорим с тобой где-нибудь, очень уж я хочу речь твою послушать, да и как там, на родине... Уважь, землячок, не отказывай...

Этим поздним прохожим был замечательный кинорежиссер Иван Пырьев.

– То, что это был Пырьев, я уже потом узнал, во ВГИКе, – рассказывал позднее Василий Макарович Георгию Буркову. – Нет, не увидел его и вспомнил, нет. А услышал случайно, кто его жена. Ее-то я еще тогда признал, когда в квартиру зашли. Вышла к нам ненадолго, смотрю – она: «Свинарка и пастух»!.. Так по жене и признал. Но я и когда с ним виделся потом, никогда об этой встрече не заговаривал, стеснялся чего-то...