Глава из третьей книги романа

Писатель Алексей Николаевич Толстой закончил первые три главы последней, третьей книги широко известного читателю исторического романа «Пётр Первый». Заключительный том охватывает самый значительный период великих реформ Петра.

В первых трёх главах новой книги А. Толстой показывает картины старой Москвы 1704 года и боярского быта, строительство Петербурга, историю возникновения русского театра. В этих главах даны портреты царя Петра, его сестры царевны Натальи, королей Карла и Августа.

В настоящее время писатель заканчивает четвёртую главу, посвященную осаде и взятию Нарвы.

В заключительном томе романа «Пётр Первый» найдёт отражение и жизнь Запада того времени - Франции, Польши, Голландии. Завершить свой роман А. Н. Толстой предполагает описанием Полтавской битвы.

Ниже мы печатаем начало второй главы. Действие происходит в Петербурге весной 1704 года.

За столом сидели три брата Бровкины, - Алексей, Яков и Гаврила. Случай был редкий по теперешним временам, чтобы так свидеться, душевно поговорить за чаркой вина. Нынче всё - спех, всё - недосуг; сегодня ты здесь, завтра уж мчишься за тысячу вёрст в санях, закопавшись в сено под тулупом... Оказалось, что людей мало, людей не хватает.

Яков приехал из Воронежа, Гаврила - из Москвы. Обоим было указано ставить на левом берегу Невы, повыше устья Фонтанки, амбары, или цейхгаузы, у воды - причалы, на воде - боны и крепить весь берег сваями - в ожидании первых кораблей балтийского флота, который со всем поспешением строился близ Лодейного Поля на Свири. Туда в прошлом году ездил Александр Данилович Меншиков, велел валить мачтовый лес и как раз на святую неделю заложил первую верфь. Туда привезены были знаменитые плотники из Олонецкого уезда и кузнецы из Устюжины Железопольской. Молодые мастера - навигаторы, научившиеся этим делам в Амстердаме, старые мастера из Воронежа и Архангельска, славные мастера из Голландии и Англии строили на Свири двадцатипушечные фрегаты, шнявы, галисты, бригантины, буера, галеры и шмаки. Пётр Алексеевич прискакал туда же ещё по санному пути, и скоро ожидали его здесь, в Питербурхе.

Алексей, без кафтана, в одной рубашке голландского полотна, свежей по случаю воскресенья, подвернув кружевные манжеты, крошил ножом солонину на дощечке. Перед братьями стояла глиняная чашка с горячими щами, штоф с водкой, три оловянных стаканчика, перед каждым лежал ломоть ржаного чёрствого хлеба.

- Шти с солониной в Москве не диковинка, - говорил братьям Алексей, румяный, чисто выбритый, со светлыми подкрученными усами и остриженной головой (парик его висел на стене, на деревянном гвозде), - здесь только по праздникам солониной скоромимся. А капуста квашеная - у Александра Даниловича на погребе, у Брюса, да - пожалуй - у меня, и - только... И то ведь оттого, что летось догадались - сами на огороде посадили. Трудно, трудно живём. И дорого всё, и достать нечего.

Алексей сбросил с доски накрошенную солонину в чашку со щами, налил по чарке. Братья, поклонясь друг другу, вздохнув, выпили и степенно принялись хлебать.

- Ехать сюда боятся, жёнок здесь почитай что совсем нет, живём, как в пустыне, ей - ей... Зимой ещё - туда сюда - бураны преужасные, тьма, да и дел этой зимой было много... А вот, как сегодня, завернёт весенний ветер, - и лезет в голову не удобь сказуемое... А ведь здесь с тебя, брат, спрашивают строго...

Яков, разгрызая большими зубами хрящ, сказал:

- Да, места у вас невесёлые.

Яков, не в пример братьям, за собой не смотрел, - коричневый кафтан на нём был в пятнах, пуговицы оторваны, чёрный галстук засален на волосатой шее, весь пропах табаком - канупером. Волосы носил свои - до плеч - плохо чёсанные. - Что ты, брат, - ответил Алексей, - места у нас даже очень весёлые: пониже, по взморью, и - в стороне, где Дудергофская мыза. Травы - по пояс, рощи берёзовые - шапка валится, и рожь, и всякая овощь родится, и ягода... В самом невском устье, конечно, - топь, дичь. Но государь, почему - то, именно тут облюбовал город. Место военное, удобное. Одна беда - швед очень беспокоит. В прошлом году так он на нас навалился от Сестры реки и флотом с моря, - душа у нас в носе была. Но - отбили. Теперь - то уж он с моря не сунется. В январе около Котлина острова опустили мы под лёд ряжи с камнями и всю зиму возили и сыпали камень. Реке ещё не вскрыться - будет готов круглый бастион о пятидесяти пушек. Пётр Алексеевич к тому чертежи прислал из Воронежа и саморучную модель, и велел назвать бастион - Кроншлотом.

- Как же, дело известное, - сказал Яков, - об этой модели с Петром Алексеевичем мы поспорили; я говорю, - бастион низок, в волну будет пушки заливать, надо его возвысить на двадцать вершков. Он меня два раза и погладил дубинкой. Утрась позвал: «Ты говорит, Яков, прав, а я не прав». И, значит, мне подносит чарку и крендель. Помирились. Вот эту трубку подарил.

Яков вытащил из набитого всякой чепухой кармана обгорелую трубочку с вишнёвым, изгрызенным на конце, чубуком. Набил и, сопя, стал высекать искру на, трут. Младший, Гаврила, ростом выше братьев и крепче всеми членами, с юношескими щеками, с тёмными усиками, большеглазый, похожий на сестру Саньку, начал вдруг трясти ложку со щами и сказал - ни к селу, ни к городу:

- Алёша, ведь я таракана поймал.

- Что ты, глупый, это уголёк, - Алексей взял у него чёрненькое с ложки и бросил под стол. Гаврила закинул голову и рассмеялся, открывая напоказ сахарные зубы.

- Ни дать, ни взять покойная маманя. Бывало, батя ложку бросит: - «Безобразие, - говорит, - таракан». А маманя: - «Уголёк, родимый». И смех и грех. Ты, Алёша, постарше был, а Яков помнит, как мы на печке без штанов всю зиму жили. Санька нам страшные сказки рассказывала. Да, было...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.