Борис Александров, народный артист СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий

Воспоминания... Всего лишь одно слово, а за ним вся жизнь. Оно вбирает в себя столько пережитого, прочувствованного, что, порой не ощущая за занятостью быстротечности времени, лишь спустя десятилетия замечаешь, да и то благодаря окружающим, что пришло время что-то вспомнить, потому что растет молодое поколение, достойная смена, для которой ты все это делал и так спешил успеть еще больше. Ну, а если кто-то говорит, что ему нечего вспомнить, не верьте: просто человек вхолостую прожил жизнь – это беда, когда прожитые годы не теребят памятью о себе.

Как это часто бывает, периоды в жизни человека, о которых хочется вспомнить, чередуются не совсем в той хронологической последовательности, как записано в трудовой книжке. Согласитесь, что это даже скучно, когда собеседник пересказывает свою жизнь день за днем, придерживаясь строгой последовательности, то и дело перечисляя дни, числа и годы. Чтобы этого не случилось, мне хотелось бы вспомнить только то, что меня искренне волновало и волнует сейчас, что глубоко запало в душу, что связывает мою судьбу с судьбой Родины.

Человек искусства, по-моему, редко отделяет личную жизнь от жизни на сцене. Ведь они, эти две жизни, дополняют и обогащают одна другую. У одного моего друга, известного артиста, прекрасная семья, взрослые дети, но когда я недавно спросил его при встрече: - «Ну, как дела, дружище?» – он меня удивил: «Да так себе». Потом я узнал, что в его театре ставят новый спектакль и порученную ему роль он трактует совсем не так, как главный режиссер.

Чем композитор, художник, актер отличается от инженера, токаря, лекаря?: Да вроде бы ничем. Те же руки и ноги, глаза и уши, те же пять чувств. Многие любят музыку и умеют играть хотя бы на одном музыкальном инструменте. Да и художественное видение и восприятие мира свойственно почти каждому человеку. В чем же тогда отличие человека искусства от человека, занимающегося другим делом? В том, что художнику дано от природы видеть больше и иначе, чем другим людям. Для многих хорошая мелодия песни воспринимается одинаково. Для музыканта оценка песни не может быть однозначной, потому что в мелодии есть десятки тонов и полутонов, каждый из которых при повторном исполнении песни несет в себе что-то новое, удивительное и неповторимое. Мы все видим снег белым, а живописец в этой белизне различает множество всевозможных оттенков. Вот этот дар особого, художественного видения предметов, образов и позволяет человеку – одному в большей степени, другому в меньшей – сказать свое слово в искусстве. Ну, а начинается все с детства, с той поры, когда человек только формируется, и тут часто обстоятельства складываются так, что судьба его оказывается уже предопределенной его родителями, их занятиями и увлечениями.

Прошло много десятилетий, мне сейчас уже за семьдесят, но картины детства навсегда врезались в мою память. Мы жили тогда в небольшом городке Тверь на берегу Волги. Недалеко от нашего дома стояли солдатские казармы из темно-красного кирпича Хорошо помню один жаркий летний день. Мы, мальчишки, – среди нас большинство были дети рабочих Морозовской мануфактуры – загорали недалеко от казарм. У меня было приподнятое настроение – в тот день как раз я научился плавать. Сердце чуть не выскакивало из груди от радости, и вдруг, словно в такт его ударам, со стороны казарм донеслась песня:

«Чубарики-чубики». Через несколько минут новая – «Гей, в Таганроге». У меня от них, как сейчас помню, даже мурашки по телу пошли – так мне солдатские песни понравились. Потом, когда вдоль реки, печатая шаг под песню, пошли колонны солдат в выбеленных на солнце гимнастерках, я не выдержал и кинулся бежать за песней. Она быстро удалялась, а я все бежал и бежал за ней по берегу великой реки...

Этот день я запомнил на всю жизнь, как и тот, когда впервые услышал чарующие звуки музыки. В семье у нас все пели и играли. Мама с удовольствием пела в любительских хорах, отец по призванию и образованию был музыкантом, работал тогда хормейстером. Он учился в Петербургской консерватории. Его учителями были Римский-Корсаков, Глазунов, Лядов. К нам в дом часто приходили друзья отца, которые тоже большую часть своего времени отдавали музыке. Я любил наблюдать, как отец с друзьями сочиняли и разучивали новые песни, подолгу о чем-то спорили. Мне доставляло удовольствие присутствовать при этом, даже во двор к ребятам идти не хотелось.

Среди братьев я был старшим. Меня первым отдали в детский хор, а в шесть лет я начал заниматься на рояле. Братья с нетерпением ждали меня. После занятий и всякий раз просили напевать им сцены из опер. Я не отказывался – мне самому нравилась эта маленькая аудитория поклонников моего таланта. Помню, особый восторг у них вызвала сцена в корчме из оперы «Борис Годунов». Мы ее даже поставили в домашних условиях. Братья переодевались, приклеивали усы и бороду, один изображал Варлаама, другой – Мисанла, а я был режиссером. Однажды за этим занятием нас застали родители. Мы, увлеченные игрой, не заметили их присутствия, а когда закончили, они громко рассмеялись и зааплодировали. Аплодисменты, как нам казалось, были вполне заслуженные.

Учился я в реальном училище и очень скоро понял, что некоторые предметы меня совершенно не интересуют, а только зря отнимают время. Я научился ловко уклоняться от занятий, но не болтался без дела по улице, а бежал в театр, пробирался за кулисы и следил за тем, как репетируют артисты. Приходилось при этом тщательно маскироваться, так как в постановках оперы принимал участие отец, и в случае моего обнаружения мне никак не удалось бы избежать наказания. Хотя «конспирация», как мне казалось, часто выручала, но стоило кому-то из театра узнать меня и сообщить отцу, картина была печальной. И все равно, когда это удавалось, я предпочитал смотреть на сцену из-за кулис, настолько волновало меня чудо перевоплощения артистов. Мне кажется, отец видел эту мою огромную тягу к театру и в один прекрасный день взял меня с собой на «Пиковую даму» Чайковского. Потом я посмотрел «Ивана Сусанина» Глинки, «Русалку» Даргомыжского, одним из организаторов которых тоже был отец.

Петь я начал с того момента как себя помню. Но серьезно вокалом занялся только тогда, когда семья переехала в Москву. Отец окончил Московскую консерваторию, и его пригласили в ней преподавать. Тогда же и я начал петь в детском хоре Большого театра. У меня был альт. На сцене Большого довелось выступать в спектаклях с участием Шаляпина, Неждановой, Собинова, Обуховой, петь дуэтом с Григорием Пироговым. Это была великолепная школа для начинающего музыканта. Мне очень хотелось им стать, и потому я буквально из кожи лез, чтобы хоть немного быть похожим на настоящих артистов, на отца, поражавшего всех своей необыкновенной работоспособностью. Он, в тридцать девять лет ставший профессором консерватории, каким-то чудом успевал буквально везде: вел классы хорового пения, композиции, полифонии, сольфеджио, деятельное участие принимал в создании военно-капельмейстерского и хорового факультетов. Глядя на отца, в душе завидуя его энергии и трудоспособности, я дни и ночи напролет проводил в репетициях. В результате успешно окончил музыкальную школу. Музыка отнимала все свободное время – даже газеты почитать было некогда, и за это я однажды чуть не поплатился целым годом упущенных занятий. История эта произошла во время сдачи вступительных экзаменов в консерваторию. Выступил с фортепианным концертом, написал диктант, сочинение. Как будто все шло гладко до того момента пока кто-то из членов приемной комиссии не задал вопрос: «Что означает на современном этапе смычка между городом и деревней?» Я растерялся, сказать ничего конкретного не могу. И так стыдно стало за свою неосведомленность, что хоть сквозь землю провалиться. В душе проклинал себя на чем свет стоит и в ту минуту дал себе слово газеты читать регулярно, даже если в консерваторию не попаду. И, будто услышав мой внутренний голос, преподаватель говорит: «Музыкально вы подготовились хорошо, а вот грамоты политической не хватает. Музыка же только тогда будет грозным оружием, когда ее понесут в массы грамотные люди. Помните это». Все-таки меня приняли...

Учась в консерватории, я одновременно работал в клубе Госбанка. В то время по всей стране были очень распространены так называемые «живые газеты» или агитбригады «синеблузников». Их выступления были своеобразной формой просвещения населения. Мы, синеблузники, пели куплеты под музыку, выкрикивали лозунги, делали различные построения и таким способом рассказывали собравшимся о сегодняшнем дне страны, о ее свершениях. «Живые газеты» очень нравились публике.

После выступления я часто бежал в Центральный Дом Красной Армии на репетицию к отцу. Пробирался в последние ряды кресел и следил за тем, как отец работал над первой программой только что созданного им «Ансамбля красноармейской песни». Каждый раз, когда во время перерыва он выхаживал по проходу и приближался ко мне, я от страха втягивал голову в плечи и наклонялся почти до пола. И все же он меня заметил. Тяжелым взглядом уперся в мою скорченную фигуру, несколько секунд, которые мне показались часами, смотрел так на меня, потом сердито сказал: «Ступай заниматься. Что ты здесь торчишь целыми днями? У тебя скоро выпускные экзамены». Спорить было бесполезно, пришлось повиноваться.

Было начало 1928 года, я действительно готовился к окончанию консерватории и все же втайне от отца продолжал ходить на репетиции ансамбля, о существовании которого знали еще очень немногие. Наконец в газете «Красная звезда» появилось сообщение, что 12 октября в ЦДКА выступит «Ансамбль красноармейской песни», музыкальным руководителем которого является профессор Александров. В тот день на занятия я, конечно, не пошел. Первая программа ансамбля, созданного для того, чтобы знакомить красноармейцев с историей страны, с тем, как сражались в гражданскую их деды и отцы, состояла из литературно-музыкального монтажа «Двадцать вторая Краснодарская дивизия в песнях». В ней участвовало 12 человек: восемь вокалистов, два танцора, баянист и чтец. Чтец рассказывал о боевом пути дивизии, а хор «обрамлял» эпизоды музыкальными заставками – песнями гражданской войны: «Гей, по дороге», «Гулял по Уралу Чапаев-герой...». Заканчивалось выступление пляской.

Я хорошо помню этот первый концерт. Зал был полон. Чувствовалось, что всех захватило происходящее на сцене. Когда артисты под звуки траурного марша Шопена рассказывали о погибших героях, многие в зале плакали. Замер голос чтеца, прозвучала последняя нота. В зале несколько мгновений было тихо, а потом – взрыв аплодисментов...

Так состоялся дебют того ансамбля, который впоследствии стал называться Краснознаменным ансамблем песни и пляски Советской Армии имени А. В. Александрова.

В том же году закончилась моя учеба в консерватории. За это время я написал две симфонии, концерт для фортепиано с оркестром, два струнных квартета. Но все больше чувствовал, что меня влечет военная патриотическая песня. Своей первой значительной 1 работой в этом жанре считаю музыку к «Песне о Ленине», за которую на консерваторском конкурсе получил вторую премию. До сих пор я очень горжусь этой наградой.

После консерватории меня назначили заведующим музыкальной частью Центрального театра Красной Армии, и бывать на репетициях нового ансамбля, о который притягивал, словно магнит, стало не только о проще, но и удобнее: театр был расположен прямо в ЦДКА, кроме того, появился уже официальный повод «торчать» на репетициях ансамбля. А он с каждым днем рос и набирал силу. Первое боевое крещение ансамбль получил на Дальнем Востоке в составе «агитационно-инструкторской группы ЦДКА». Люди старшего поколения, наверное, хорошо помнят 1929 год, когда произошел конфликт на КВЖД. Вот так, на втором году своего существования, ансамбль оказался в районе боев.

Когда артисты вернулись в Москву, отец рассказал мне о поездке. На подводах, верхом на лошадях, а чаще всего пешком пришлось им добираться до мест выступления. Во время концертов то и дело грохотали пушки, а переезжать с позиции на позицию можно было только под прикрытием ночи. В результате той поездки родился, монтаж «Особая Дальневосточная в песнях», В сотнях писем, привезенных отцом в Москву, красной нитью проходили слова бойцов: «Ваши выступления воодушевляют нас, ведут в бой!» Вот когда реально проявилось значение военной песни как мощного духовного оружия. Наступательный порыв, ярость и мощь, удаль и сила, отвага и честь советского солдата – все эти качества воспевает настоящая солдатская песня.

К тому времени я уже тесно сотрудничал с ансамблем: он исполнял некоторые написанные мной для хора песни. Но особые чувства испытал я тогда, когда впервые занял место дирижера ансамбля. Трудно передать ощущение той ответственности, которую испытываешь, держа в руках дирижерскую палочку. Десятки глаз следят за движениями твоей руки. Стоит лишь взмахнуть ею, и различные по силе и тембру голоса и звуки заполняют огромный зал. В первое время, чего греха таить, было нелегко: куда денешься от мысли, что от твоего малейшего движения зависит реакция многочисленного коллектива профессиональных артистов. Ведь все, что испытывает дирижер, передается музыкантам. Человек, встающий за пульт, должен всегда помнить об этом.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.