Перелом

- Нет, ты постой! Погоди!... Что же вы предлагаете, Прокопий Максимович? - спросил он спокойно.

- А что ж тут можно? - развёл руками старик. - Удлинить уступы... Иного ничего не придумаю!

- Так в этом уступе, как ни удлиняй, мне всё одно не развернуться! - вскричал Виктор. - Какой же там может быть знаменитый рекорд?

- А тебе что нужно: рекорд или уголь? - строго спросил дядя Прокоп.

- Слава ему нужна! - серьёзно сказал Светличный.

- Не мне слава, всей шахте слава, - пробурчал Виктор. - Что мне - то в славе? А только скучно мне... И слушать - то вас... скучно! - Он досадливо махнул рукой и отошёл к окну. Стал смотреть в сад. С тополей уже летел пух - беспокойный, летучий...

- А ты как полагаешь, сынок? - ласково обратился дядя Прокол к Андрею, своему любимцу.

- Я? - вздрогнул тот. - А я думаю...

Он действительно думал. Никогда не вмешивался в спор. Молчал, слушал - и думал. И здесь, и в общежитии, и в забое. В забое больше всего. В шахте хорошо думается. Вероятно, нет рабочего человека многодумнее, чем шахтёр. Шахтёры все - философы да мечтатели!

- Высоко вы заноситесь, ребята! - сказал как - то дядя Онисим, послушав речи Светличного. - Ишь, государством ворочает! Раньше на этакое шахтёр и не отваживался. А и мы, бывало, тоже мечтали... - вдруг грустно усмехнулся он в сивые усы. - Как же... О пьяной субботе мечтали... Или там о синем зайце. - И, присев на койку к Андрею, он стал рассказывать про шахтёрские мечты.

- У каждого своя мечта была, особенная. Без мечты в шахте как же? Темно!

Синего зайца никто не видел. Но старики твёрдо знали: живёт этот вольный зверёк в заброшенных выработках. Только не всякому дано его встретить: трус не дойдёт, глупый не увидит. Но придёт такое время, когда синий заяц сам свободно объявится людям, всем: и смелым и робким. Тогда и воцарятся на земле правда и справедливость, а шахта перестанет быть каторгой.

Это была мечта подземелья о солнце, раба о воле, обездоленных о счастье...

- А неужели, - простодушно спросил Андрей, - неужели ни одного такого не было, кто мечтал бы, как добычу поднять, как депо усовершенствовать?

- А зачем? - удивился дядя Онисим. - Кому на пользу? Бельгийцу - хозяину, немцу - директору? Не - ет! Каждый о своей пользе старался. - Он подумал немного и прибавил: - Да и прогрессивки тогда никакой не было...

А Андрей думал уже не о своей, а о всеобщей пользе. Законурившись и сложившись в три погибели под низкой кровлей, в узкой щели забоя, глубоко под землёй, без солнца и неба, думал шахтёр Андрей Воронько высокую думу о счастье для всех - о Родине, о государстве, о месте шахтёра на земле... Отчего раньше никогда не приходили такие думы? Крыльев не было. Дела не знал. Сам был, как слепой щенок, в шахте.

А теперь... Теперь нет для него в шахте ни тайн, ни тёмных углов. Теперь он тут хозяин. И по - хозяйски видит: а н плохо же я хозяйничаю! Можно больше взять. Можно лучше работать. Можно иначе организовать труд.

Ему уже смутно мерещилось, как это надо сделать. Это было ещё не решение, - только мечта. Большая мечта. Он никому и не открывал её до поры, до времени.

«Надо бы с Дашей посоветоваться... - иногда думал он. - Как ей покажется? Она ведь учёная...» - Но посоветоваться с ней он хотел не потому, что она «учёная», а потому, что теперь без Даши не было у него ни мысли, ни желания, ни поступка. Всё теперь относилось к ней, всё было с ней связано.

Думал ли он о Родине, он и о Даше думал: ведь это и её Родина. Мечтал ли о будущем шахты, города, государства, опять выходило так, что это он о своём и о Дашином будущем мечтает и даже - тут он невольно краснел - о будущем... их детей. Всё сплеталось в единый, тугой узел - Даша, любовь, шахта, государство, Виктор, дружба, рекорд, которого надо добиться ради Родины и ради Даши. И всё вместе это и была жизнь, какою он теперь жил.