Торжественная строгость уходящих вдаль проспектов, «однообразная красивость» зданий – даже при беглом взгляде на картину сомнений не возникает: Ленинград. Архитектурно и живописно завершенный, пейзаж этот мог бы казаться несколько выстуженным, но его оживляет фигура молодой женщины, стоящей перед высоким светлым домом. Сжав в руке кисть, художница смотрит прямо в лицо зрителю серьезными, внимательными и счастливыми глазами.

Холодное раннее утро. Наскоро сколоченный из тесовых досок помост высоко поднят над землей. Пятеро приговоренных народовольцев, стоя под виселицей, ждут казни – палач уже приготовил веревку, которая сейчас захлестнет им горло. Они провожают свои последние минуты, но они спокойны и мужественны; им не в чем раскаиваться, и если бы пришлось начать жизнь сызнова, они прожили бы ее так же.

Закаспийские военные поселения, унылые часы «шагистики», бездумной и тупой царской строевой службы. До самого неба поднимается частокол солдатских штыков, и только один человек без оружия – Тарас Шевченко. В его лице, исполненном скрытой скорби и глубокой мудрости, не только отражение его горькой судьбы; в нем – та высокая нравственная чистота, которая не позволила ему ни принять эту судьбу, ни сдаться.

«Автопортрет» молодой ленинградки Дзовинар Бекарян. «Казнь народовольцев» Татьяны Назаренко (за это полотно, впервые, экспонированное на московской молодежной выставке, художница была удостоена премии комсомола Москвы]. «Шевченко в ссылке» киевлянина Валерия Ласкаржевского, дебютировавшего в год окончания института – в 1971-м. Все эти картины написаны примерно в одно время: в течение двух последних лет.

Стало аксиомой, что художник выражает себя в своих героях. Независимо от того, будет ли это тематическая картина или портрет, персонажи расскажут о взглядах и убеждениях автора, о его отношении к искусству, его ощущении времени.

Мы привыкли к напряженной стремительности нашей жизни, к непрерывному потоку дел, событий, свершений, и иногда не замечаем, как бегут годы, чем разнятся десятилетия. Порой лишь герои картин, книг, кинофильмов напоминают нам о том, как думала и чувствовала тогда молодежь. Так, лет пятнадцать назад в нашу жизнь и сознание вошли партизаны Михаила Савицкого, рабочие-нефтяники Таира Салахова, герой итальянского Сопротивления уральский бурильщик Кубышкин, изображенный Геннадием Мосиным, – люди нелегкой судьбы и сурового, сдержанного мужества. Юность их авторов была опалена войной, и они, много испытавшие и пережившие, тяготели к показу драматических жизненных ситуаций. Молодые художники второй половины шестидесятых годов принесли в искусство иные черты мировосприятия, иной пафос понимания бытия; выросшие в дни мира, они уже не считали, что правда должна быть непременно суровой, в их работах было больше лирической раздумчивости и яркой праздничности, внимания к «вечным» темам – материнству, детству,

любви. Именно эта эпоха привела с собой романтических влюбленных Салихитдина Айтбаева, шумную ватагу участников народных празднеств Эдуарда Амбокадзе и Геннадия Мызникова, рукодельниц Дурды Байрамова и Мелиса Акынбекова. Живописцы тяготели к поэтизации мира, старались показать, сколько сложного, «подтекстового» в самых простых явлениях, как значительна кажущаяся повседневной жизнь – эмоциональная атмосфера действия была в их полотнах не менее важной, чем само действие. Но вот на рубеже семидесятых годов пришло новое художественное пополнение. Каких же героев оно представляет зрителю, какой смысл вкладывает в создаваемые образы!

Надо сказать сразу, что нынешним молодым художникам во многом повезло: они получили хорошую подготовку – уровень получаемых студентами знаний повышался почти с каждым годом. Профессиональные навыки сочетались с общей культурой, с широким и разносторонним знанием истории искусств. Это во многом облегчило их путь к самостоятельности – они оказались достаточно вооруженными, чтобы быстро преодолеть ученическую робость перед классиками.

В 1969 году Татьяна Назаренко выступила на московской молодежной выставке картиной «В юрте». Полотно это, хотя и красивое по цвету и композиции, было явно подражательным. Над художницей довлели мастера раннего итальянского Возрождения, даже войлочный потолок над матерью с младенцем напоминал небесную арку над мадонной. Глядя на «Казнь народовольцев», тоже нетрудно назвать любимых авторов живописца («Художник может найти себе ежедневную пищу в великих созданиях своих предшественников; пока змея не съест змея, она не станет драконом», – говорил Джошуа Рейнольде), но в целом ее подход к работе становится принципиально иным. Назаренко сама выбирает серьезную, большого общественного звучания тему из близкой ей русской истории, сама разрабатывает построение картины. Историческая тема переживается ею самобытно и искренне, классики из законодателей превращаются в учителей, и идейный смысл произведения определяется не заимствованными концепциями, но моральным и мировоззренческим кодексом современника. Нравственная оценка происходящего совпадает с эстетическим идеалом художницы, и далекое по временной дистанции полотно делается живым и пылким «исповеданием веры».

Черные фигуры и светлое утреннее небо – как много, оказывается, можно сказать этим контрастом. Вдали небо сверкает, будто светится изнутри. Вблизи, над головами осужденных, теряет свои краски, становится дрожащим, неощутимым. И это как ключ, как камертон: в глубинах образного строя картины – пустота ухода из жизни.

Безоговорочно и остро противопоставила Назаренко народовольцев и окружающих эшафот жандармов. Жандармы – это олицетворение тупой, грубой силы, русского самодержавия. Недаром каждый из них – а они похожи друг на друга, как стершиеся медные пятаки, – напоминает исполненный П. Трубецким памятник Александру III, в котором скульптор разоблачил царскую власть. Полукольцо жандармов как бы замыкается уходящими в глубину дворцами – забита нищетой зажатая между ними испуганная толпа. И только народовольцы неподвластны страху; приговоренные к казни, они единственно живые и свободные люди в картине. Каменная глыба наступает на революционеров, не оставляет им места под солнцем, но и на виселице они возвышаются над всеми. За ними правда, и не о смерти их думаешь, о бессмертии.

Герои многих живописных произведений сегодняшних молодых – это личности, обладающие своей нравственной и эмоциональной атмосферой, своим ощущением этики и бытия. Такие, как народовольцы. Как Тарас Шевченко. Или как герой другого полотна В. Ласкаржевского – Винсент Ван Гог, исступленно, лихорадочно пишущий под ночным небом: прикрепив к полям шляпы горящие свечи, не замечая, что расплавленный воск течет по его лицу. И это не обязательно люди, уже вошедшие в историю. В подходе к созданию образа современного героя просматривается тот же принцип. Будет ли это пафос противостояния, как у народовольцев и Шевченко, или созидания, как у Ван Гога и большинства современных персонажей, художники сосредоточивают внимание на человеке, активно думающем и светом мысли своей принимающем участие в преображении действительности. Духовная сопричастность тому, что происходит в мире, становится для них мерилом, определяющим человеческую сущность.

Об этом и говорит «Автопортрет» Дзовинар Бекарян. Озаренное мыслью лицо, напряженный абрис фигуры – художница отрешена в данную минуту от всего, что не связано с ее искусством; для нее важно лишь одно – удержать хрупкое и самозабвенное состояние вдохновения, собрать воедино поток впечатлений и чувств, чтобы передать их людям. И улицы у нее за спиной становятся уже не фоном, но плотью картины: прочерченные нервными взмахами кисти, они создают ощущение тревожно-настороженного пространства, делаются своеобразной метафорой творческих поисков художницы.

Рядом и одновременно с классической формой портрета, тесня и постепенно оттесняя ее, появляется портрет-картина. Полотно, условный фон в котором заменен композицией, рассказывающей о месте героя в жизни. Молодые художники тяготеют к изображению характеров, находящихся в развитии, как бы в процессе формирующего их бытия. Около их работ всегда воспринимаешь эмоциональную направленность персонажей, втягиваешься в круг волнующих их проблем и вопросов.

И – как ни парадоксально на первый взгляд – это происходит потому, что молодые художники прежде всего апеллируют к разуму зрителя. Как бы ни были сильны их чувства, они никогда не бывают безоглядны. Эмоции подчинены рассудку, образы – системе, поиски выразительности – логической строгости. Страсть, заключенная в их работах, чем-то сродни страсти просветителей XVIII века. «Что мысль, когда с другой не делится она!» – эти слова поэта они могли бы сделать своим лозунгом. Претворение искусства эмоционального, характерного для творческой молодежи второй половины шестидесятых годов, в искусство интеллектуальное – таково знамение времени.

Молодые мастера не ограничивают себя определенным кругом тем и сюжетов, не сужают свои возможности. Они умеют почувствовать и полноту жизни и могучую силу природы, заметить, как много нежности в полевом цветке, как далеко уводит глаз самый неприхотливый «заоконный» пейзаж. Радужными красками встретила меня мастерская Бекарян: ни световой колодец – внутренний двор старого, еще петербургского дома, ни скоростной лифт, в минуту поднимающий к самой крыше, никак не подготавливали к впечатлениям, которые ожидали там. К встрече с хлопотливыми аистами, соорудившими гнездо на гребне крестьянской хаты, и с огородным пугалом, неожиданно грустным среди давно убранных заснеженных полей; к блеску аштаракской весны и праздничности сбора фруктов на Украине. К сказочной груше, отдающей людям огромные, налитые оранжевым соком плоды, – о восхищенном удивлении живописца красотой и щедростью земли говорило это дерево. Золотистыми коврами стелились вокруг поля, а за ними поднимались холмы, и с них были видны и низины, и реки, и стога, и далекая мельница («Хотела показать всю землю разом», – объясняла Дзовинар].

И все же в многоцветье мастерских молодых художников всегда легко отыскать главное, и всегда этим главным оказывается человек. Или, точнее, человечность, понятая по высокому счету. Даже в тех случаях, когда полотно «безлюдно». Вот, например, натюрморт того же Ласкаржевского «Памяти Г. Сковороды». Тяжелая рукописная книга и покрытая чеканным рисунком металлическая чернильница, бандура и свиток с записью народной песни, початая буханка хлеба и крынка топленого молока. Среди этих предметов (а каждый из них выписан так, что можно почувствовать его «цвет, вес и аромат»! нет ни одного случайного. Все говорят о жизни, посвященной не материальным, а духовным интересам, о близости к родному народу, о влечении к знаниям.

Можно много говорить о художественном строе и языке произведений молодых живописцев. Я рассказала о троих, но полотна Татьяны Назаренко, Дзовинар Бекарян и Валерия Ласкаржевского – только капля из океана; в сходном ключе работают многие (среди них Елена Романова из Москвы, Джавлон Умарбеков из Ташкента, Сухроб Курбанов из Душанбе и другие). У молодежи усилилась тенденция к завершенности и разработанности творческого замысла, четкости линейного и колористического ритма, к конструктивной организованности холстов. Композиция стала рассчитанной, порой почти рационалистичной, каждая деталь выверенной, опосредованной. Возросла требовательность к созданию психологически напряженной среды, к ясности и разносторонности характеристик персонажей. Родился поиск «новой вещественности» – живописцев привлекает конкретная жизненная реальность, и в связи с этим они стараются с абсолютной точностью воссоздать все, с чем человек соприкасается в мире вещей. И тем не менее проблема назначения человека на земле, его ответственности перед миром и жизнью и есть та основная идея, которая проходит через все их искания, тот критерий, с которым они выходят навстречу времени.

Противоречит ли это тому, что уже создано советским искусством, ради чего и во имя чего работали предшественники сегодняшней молодежи! Нет, и высокий гуманизм наших идеалов, и жизнеутверждение, и взволнованная публицистичность – все остается непреходящим. Меняется интонация и направленность творческих поисков: не только века, но и десятилетия вносят в историю искусства нечто новое – каждое поколение художников открывает для себя новые аспекты действительности и соответствующие им способы образного мышления.

«Лед и пламень» оказываются не так уж далеки друг от друга – логика, лирика и публицистика тесно переплетаются в картинах молодых: от живописного познания мира идут они к его психологическому и социальному осмыслению. Избегая обыденного пересказа событий, простой их документализации, они перешагивают жанровую трактовку и, возвысив лад повествования, насыщают полотна глубокими и содержательными раздумьями о человеке.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.