Матс кропотливо изучает историю. Без корней человек — перекати-поле. В истории Эстонии — разгадка национального характера, упорного, ранимого, не склонного к иллюзиям. Залы музеев — как выставки оружия. Проржавевшие мечи тевтонов, нарядные шлемы шведских офицеров, польские мундиры, макет шведской пушки, гранаты интервентов, трофейный фашистский автомат. И сквозь железо нашествий — пожарища народных восстаний. Против орденских насилий, против зверств баронов, против произвола интервентов.

— Жизнь — поток, — задумчиво повторяет Матс, — все можно понять только в потоке. Одно цепляется за другое, как шестерни, вращающие время. Человек всегда конкретен, национален, социален. Без ощущения развития нельзя понять ни духа его, ни характера. Эстонцы осознали себя народом всего только век назад. Это было как взрыв. Заговорил Крейцвальд, потом Лидия Койдула, ее стихи были пламенны и свободолюбивы. Стала выходить эстонская газета, снова открылся Тартуский университет. Как видите, культура у нас молодая, еще не успела пропитаться так, как хотелось бы, соками народных традиций. Перед писателями тяжелая задача — все продумать, осмыслить, пережить и создать книги, достойные мужества народа, его веры и трудолюбия. Под липами у церкви Нигулисте похоронен последний летописец Эстонии. Он умер в год страшного народного бедствия — от эпидемии, унесшей тысячи жизней. Летописец не только пишет, он разделяет судьбу народа.

Матc по-прежнему много работает — вдали от Таллина, в своей Журавлиной деревне. Работает, застенчиво пряча усталость. Изданы четыре сборника стихов, пятый скоро выйдет в Таллине.

Матc писал каждый день. Он пытался вместить в стихи свое восхищение, грусть, обещание счастья. Четверостишия стекали ручьями. А он мечтал о грозовой реке. Человеческие судьбы трепетали в нем сполохами будущей эпопеи. «Оставьте мне карандаш, бумагу, а вместо стола — валун, где можно присесть, — создам из моря и солнца, из облаков и деревьев чистый янтарный мир». Больше века жизни Эстонии — все пропустить через свои душевные фильтры. Давила громадность замысла, иногда Мате терялся, чувствуя неуверенность. «По огненным рекам бессонницы скользят тревожные песни. Словами полна тишина, как ночь осенняя — птицами, как ночь — кричащими птицами, ищущими ночлег». Он ни с кем не говорил об эпопее. Это была мечта, вернее, цель жизни. Он принимал мечту только как цель, задачу, которую надо выполнить. Двигатель, заряд, но не смутная тоска по желанному — такой он видел мечту. И Мате кропотливо готовился к осуществлению сложного замысла. Написаны роман и два сценария, опубликован сборник рассказов.

— Литература не имеет права на бытовщину...

Писатель обязан сказать свое слово о труде, родине, мечте, об умении верить.

— У нас в совхозе Ленина урожай вырос за последние пятнадцать лет в шесть раз. Это — следствие продуманности и расчета. Люди живут хорошо. Но иногда я вижу крестьян, утративших идеалы. Это сытые, спокойные, но в общем несчастливые люди. Нужно вернуть им веру. Разоблачить душевную опустошенность не так уж сложно. Но что дают разрушительные концепции? Надо помочь, посоветовать, найти выход. Твое, мое, наше — это еще далеко не слилось, здесь корень неуверенности и равнодушия. Надо, чтобы растущее наше богатство, трудовой напор были освещены душевным огнем личного участия и привязанности.

Живут полной чашей, — повторяет Матс. — Но психология всегда консервативней экономики. Писатель не должен об этом забывать. Переделывать мир — значит переделывать людей. Нам нужны люди справедливые и поэтичные. Характеры могут быть разные, но справедливость прежде всего.

Тридцать два года — тот возраст, когда юношеские привязанности, отдельные литературные симпатии сливаются в единое мировоззрение. Все распределено между полюсами хорошего и плохого, любимого и ненавидимого. Человек устоялся, выяснил свои симпатии и антипатии, узнал радость сопереживания с поэтами, ставшими любимыми. Теперь волнуют уже не привязанности и чувства — утрясается жизненная концепция, то, что венчает личность и создает писателя. В это время на помощь зовут философов.

— Философия необходима, как история и поэзия.

На молодых писателях Эстонии громадная ответственность. В тридцатых годах разгул белого террора выкосил из эстонской литературы много славных имен. Потом пришла война. На территории маленькой Эстонии было два десятка концлагерей. Война унесла из республики каждого десятого. Среди погибших было немало писателей. Допеть недопетое — долг молодых.

— Вера без доверчивости, оптимизм без захлеба, широта знаний без верхоглядства. И справедливость...

Ночь. Автобусы уже не шуршат. В раскрытую балконную дверь врывается запах больших просторов: /лица Вильде уходит в поля. Матс трет глаза. Он много писал в Курекюле. А впереди год напряженной работы. Матс поступил на высшие сценарные курсы, ему хочется постичь кинематографию со всеми ее потрохами. По-моему, ему хочется постичь все. У Матса привычка — осторожно взять человека за плечи и выпрямить, как выпрямляют сутулого: дескать, держи голову прямо, смотри вперед. В этом жесте весь Матс с его жаждой совершенства, поэтичностью и скрытной добротой.

Прошлой весной Матс Траат третьим в республике получил премию, учрежденную колхозом имени Вильде, — за лучшее произведение года о деревне. От писателя Эдуарда Вильде, именем которого назван был колхоз-миллионер, Матса отделяло всего одно поколение: его отец родился в один год с Вильде. Но сколько уместилось в это поколение! Сколько было пережито, пересилено, переборото, прежде чем сын своего отца Матс Траат, лауреат колхозной премии, сел за роскошный крестьянский стол, затмивший любое баронское застолье.

Слышите:

это колокол,

колокол диалектики,

революции вечный колокол бьет

новое

время —

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.