Ему двадцать три года. Высок, строен, как большинство англичан, сухощав. Светлые волосы и очень голубые глаза. Тонкий рот несколько велик, и поэтому, когда Гарри хохочет — а это случается не так уж редко,— смеется все лицо. Одет небрежно: серый деклоновый пиджак, красная рубашка с зеленым галстуком и техасские брюки. На обеих руках увесистые дорогие перстни.
Гарри ведет жизнь великосветского оболтуса. Так он отрекомендовал себя сам. В Лондоне у него богатые родители, он их единственный наследнин, будущий владелец фабрики по производству пряжек, подтяжек, и прочей мелкой галантереи. Ф-фу, пряжки, какая проза! Гарри с пеленок бредил карьерой капитана дальнего плавания. Потом узнал, что для этого нужно учиться, и притом много лет. Увы, Гарри терпеть не может никаких наук. Великий бог, хватит с него и средней школы!
В Уолфиш-Бее у него дядя, что-то там делает в своей фирме. Гарри совершил сюда из Лондона морское путешествие, чтобы немного развлечься.
Не будь проклятых штормов, Гарри давно бы вернулся в Лондон. В этой дыре нет даже приличных девчонок. Можно лететь самолетом, но, говорят, самолеты иногда разбиваются; Лучше Гарри подождет. Ему осточертела вся эта сумасшедшая публика Уолфиш-Бея, но он твердо знает: пока он на земле и рядом с дядей, его родители спокойны.
С русскими парнями Гарри раньше дела не имел, но он слегка представляет, где Россия. Когда я рассказываю что-нибудь хорошее о нашей стране, Гарри морщится. Это, однако, не мешает ему восхищаться русскими моряками, причем непременно при местных нацистах. Ясно, бравирует. К фашистам Уолфиш-Бея ненависти у него нет, но отвращения в избытке. Неграми брезгует, считает дикарями, но вместе с тем и сочувствует им. То, как они встречали нас в порту, по его мнению,— хороший щелчок по носу нацистов.
В центре Уолфиш-Бея стоит здание пивного бара. В баре прислуживает белым посетителям маленький черный карлик. Вся его одежда — меховая набедренная повязка, такой же ремень из шкуры антилопы и пучок распушенных страусовых перьев на голове. Руки выше локтей схвачены двумя медными браслетами. В ноздри вдето костяное кольцо. Лицо и тело ярко раскрашены.
Положив на колени полотенце, карлик сидит на рогожке у буфетной стойки, ждет, когда его кто-нибудь позовет. Подхожу к нему, поздоровавшись, спрашиваю имя. Вскочил, очень удивленный. Видно, тем, что я обратился к нему на «вы». С учтивым поклоном говорит:
— Бушмен, мой господин.
— Бушмен? Это же национальность!
— Да, мой господин, но другого имени у меня нет.
— Как же так? У всех людей есть имена.
— Да, мой господин, но меня поймали младенцем, я не помню своего имени.
— Вас поймали?— Кто? Где?
Перебив наш разговор, за соседним столиком пьяно крикнули:
— Эй ты, обезьяна!..
Прибавив — неизменное «мой господин», карлик извинился; торопливо засеменил на зов. Двое пьяных, за столиком успели, однако, разгневаться.
— Как ползешь, каракатица?
Сначала я не понял, что от него требовали. Потом вижу, карлик вернулся к своей рогожке бросил полотенце и снова направился к столику. Но теперь шел вниз головой. Быстро перебирая руками, он болтал в воздухе босыми пятками и, вытянув, как утка; шею, «радостно» крякал. За многими столиками раздался хохот. Я невольно потянулся за фотоаппаратом, но не спускавший с меня глаз бармен истерично завопил:
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Раздумья о коммунистическом труде