Огненное сердце

После начала мирных переговоров Дзержинский возвращается в Москву. Не выпуская из рук меча, он берется за молот. Он председатель ВЧК и одновременно нарком путей сообщения. Работы - вдвое! Но боялся ли когда-нибудь работы этот человек?

Он искореняет вредительство в наркомате и организует школы на транспорте, расчищает снег на путях и заботится о том, чтобы пассажир вовремя получил билет.

Горло страны стиснуто костлявой рукой голода. В Поволжье умирают люди. И Дзержинский - первый в комитете помощи голодающим.

Он не только организует помощь голодному Поволжью. Нет, он сам отдает голодным все, что имеет. Вот он, взволнованный, входит в свой кабинет с небольшим свертком в руках.

- Пожалуйста, передайте это от меня лично в помгол, в пользу голодающих.

Секретарь, развернувший сверток, поражен. В его руках небольшая хрустальная чернильница с серебряным ободком. Эта чернильница хорошо знакома секретарю: она принадлежит сыну Феликса Эдмундовича.

- Феликс Эдмундович, но ведь это чернильница Ясека!

Нарком резко обрывает секретаря:

- Эта роскошь ему сейчас не нужна... Партия поручает Дзержинскому руководство всей промышленностью страны. Дзержинский - председатель Высшего совета народного хозяйства. Вдобавок к этому он председатель Главметалла.

В какие-нибудь 2,5 года промышленность утраивает свою продукцию и достигает довоенного уровня. Производительность и заработная плата растут в 1,5 раза. Но он недоволен и этим. Он торопит других и торопится сам: он чувствует, что его сердце, надорванное в этой нечеловеческой работе, выдержит еще недолго. Его уже душит по ночам страшная, неизлечимая грудная жаба. Но он старается не замечать ее и, пересиливая себя, по-прежнему приводит за работой бессонные ночи.

Когда же весной 1926 года ему дают отпуск для лечения, он говорит:

- Что толку принимать меры предосторожности, если отдых мне не гарантирует более долгого срока работы. Что я сделаю, то и мое...

И вместо санатория он едет на металлургические заводы Юга...

Он руководит всей промышленностью и в то же время организует Общество друзей советской кинематографии.

Руководитель ГПУ, он находит время позаботиться о художниках Палеха, заботливо охраняя их от псевдореволюционных критиков.

Но вот вновь хмурится тонкое лицо Феликса, и спазмы гнева сжимают его больное сердце.

Осенью 1925 года разыгрывается один из самых драматических эпизодов в жизни Дзержинского, красочно описанный товарищем Микояном:

«... Зиновьев написал тогда свою книгу, где он писал свою дребедень, вроде: «Ухо приложу к земле... слышу шаги истории». Смысл этих «шагов истории», по Зиновьеву, заключался в том, что сил у нас мало, деревня растет, кулак может нас раздавить, а потому... паника. Для того чтобы «спасти революцию» (нашелся спаситель!), он предлагал опрокинуть деревенскую политику нашей партии, разрушить союз с середняком и стать на троцкистскую позицию.

Вот по поводу этой книги в ЦК было устроено совещание... Это было осенью 1925 года. Зиновьев и Каменев резко критиковали политику нашей партии и сталинское руководство партией. Тогда партия еще по-настоящему не знала Зиновьева. Разногласия не выявились еще широко, и мы не хотели раздувать разногласия. Я помню страстное обсуждение на этом совещании.

До 3 часов ночи тянулось заседание, шли страстные споры. Всем стало ясно, что разногласия очень острые и, если их не ликвидировать, есть опасность раскола. Дзержинский не выступал, но когда Зиновьев выступил с резкой речью против политики нашей партии, против товарища Сталина, тов. Дзержинский, напряженно слушая, вдруг с места крикнул ему: «Вы кронштадтцы! Вы изменники!»...