О - эй... Всё будет так, как хотел Мамый!

А степь зло каменела под ветром, и конские копыта отскакивали от неё, не выбивая пыли. Даже наваленные на курган камни казались чистыми, вымытыми дождями, хотя дождей здесь не бывало.

Когда предколхоза Упаев снял телефонную трубку, он долго не мог сообразить, о чём говорит ему первый секретарь райкома. Разве он не знает, что Мамый Куртяпов не вернулся с фронта? И при чём тут гидростанция? Потом председатель сказал: «Ага, понимаю», - а поняв, надолго замолчал. Недоумение на его энергичном лице, отмеченном сабельным ударом, сменилось выражением радости, а потом крайней озадаченности. Приложив руку к сердцу, он силился что - то сказать, но слова словно прикипели к языку.

Удобно ли сказать секретарю, что в народе ещё не забыт обычай, который не велит произносить имя умершего; что даже в аиле Мамыя никто не смеет спросить, почему плачет его молодая хозяйка Чама. Конечно, все знают, что Мамый был храбрым солдатом, но теперь он в земле, и обычай говорит, что имя его не должно печалить живущих.

- Товарищ Куранаков? - осторожно позвал председатель.

- Я слушаю, - ответил спокойный голос.

- Разрешите подумать. Надо бы прежде к Чаме съездить. Я за старину не стою, но сами понимаете...

- Понимаю, - ответил далёкий голос. - Я сам съезжу к Чаме. До свидания.

Председатель медленно повесил трубку. И, хотя в накуренной избе правления колхоза, кроме него, был только счетовод Ибрагим, неловкая тишина сковала обоих. В сущности, глупый обычай. Ненужный. Немая память о дорогом человеке, запрятанная в глубь сердца, лежит в нём острым, больным камешком. И потому, что в жизни у людей не бывает по одной потере, острые камешки прибавляются, а сердце становится похожим на маленький курган.

- Поеду к Чаме и я, - вслух сказал наконец председатель и велел Ибрагиму послать ребятишек за конём.

Но прежде чем выехать в путь, он заскочил домой и, таясь от жены, вытащил из солдатского мешка маленькую фотокарточку Мамыя. Как она попала к председателю, мог объяснить только Ибрагим, который ведал в колхозе ещё и партийным учётом. Разъезжая по пастбищам, они нередко говорили о Мамые. Трудно забыть человека, который спас тебе жизнь! Если бы тогда в бою Мамый не смахнул немца с коня, не носить бы теперь головы Упаеву. Карточку он берёг. Но сегодня он решил испытать Чаму этим дорогим подарком. Если всё обойдётся, сразу же заведёт разговор о деле. С молодыми разговаривать легче. А уж старуху - мать и прочих родственников она сама уломает.

Упаев настёгивал рослого коня. До аила Чамы насчитывалось тридцать километров, и нужно было успеть туда до появления Куранакова. Но когда запаренный конь, распугав стадо овец, подскакал к аилу, там уже стояли чьи - то лошади. На пригорке перед стадом по - хозяйски сидели три лохматых собаки. Две из них остались на месте, а третья с простуженным лаем бросилась навстречу всаднику. Однако из аила никто не вышел. «Спят они, что ли?» - недовольно подумал председатель и, нагнувшись, шагнул в жилище.

За пылающим очагом, прямо на кошмах. сидели хозяева и Кару с двумя комсомольцами. Все они были заняты тем, что из рук в руки передавали не пиалу с арапкой, как это бывает при гостях, а фотокарточку Мамыя. И, судя по тому, что разговор шёл о завтрашнем пуске станции, Упаев понял, что зря он торопил коня и лазил в солдатский мешок. Интересно только: откуда Чама взяла вторую карточку Мамыя?

И, словно отвечая на его мысли, смуглая женщина с резко очерченными бровями на округлом лице сказала:

- Я на тебя, председатель, сердита. Зачем не сказал, что у тебя есть карточка? Пришла твоя жена и говорит: «Не плачь, Чама, посмотри лучше, что я тебе принесла». Смотрю: Мамый! А жена твоя опять говорит: «Поедем в город, в городе умеют из одной карточки делать хоть две, хоть сколько хочешь...» Вот мы и съездили. Теперь Мамый в нашем аиле, как живой...

Она стояла посреди аила, перебирая яркие бусы поверх белого оборчатого платья, и тихая улыбка озаряла её лицо. А Кару чёрными глазами смотрел на председателя, тот, шевельнув бровью, дал понять, что откладывает разговор до другого раза. Потом председатель неловко простился и вышел.

Конь шёл по степи крупной рысью. Поскрипывало седло, ритмично вскидывалась над крутой шеей белая грива. Седок ослабил поводья и отдался плавному течению мыслей. Вот так и уходит из жизни старое - потихоньку, никому не сказавшись. Хитрая жена! Кто мог догадаться, что она в сговоре с Чамой? Значит, обычай давно умер. Только никто не говорил этого. Упаев сдержанно улыбнулся в обвислые усы. Молодец Кару!

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.