О «белых пятнах» и «назревших темах»

Тем более что предубеждение взаимно. Очень у многих молодых людей существует настороженно-недоброжелательное отношение к людям старших поколений. Все, что идет «с той стороны», попросту не воспринимается. Вернее, воспринимается, но как не заслуживающее серьезного отношения, как вообще к их жизни отношения не имеющее. Примеров тут — тьма. И тьма эта пугающая, настораживающая, сулящая многие беды и страдания.

Ведь на предубеждение отвечают предубеждением, на предвзятость — предвзятостью, на нежелание понять — ответным нежеланием, на раздражение — злобой, на слезы — смешком, на упреки — оскорблениями. Замкнутый круг взаимного неприятия.

Рассказал об истории в автобусе своему приятелю — тоже из тех, кого на улице порой еще называют молодым человеком. Он поморщился:

— Это у них теперь мода такая! Ничего они ни в перестройке, ни в других наших делах не понимают. Для них это игра.

Я начал было в ответ говорить о ленинградских школьниках, вышедших на демонстрацию с самодельными плакатами в поддержку перестройки, об экологических митингах, где большинство — молодежь, о сборе подписей и средств на создание памятника жертвам сталинских репрессий, о клубах афганцев, об общественно-политических объединениях, о...

Приятель меня не слушал. Для него все было ясно: играют, забавляются, и потом это же единицы, большинство-то этим не интересуется. Политическая активность, политическое сознание молодых ничтожны. Поэтому и отказывают им в праве на них. И правильно делают. Они способны только любое дело скомпрометировать. Пусть лучше развлекаются. Понастроить для них дискотеки, пустить по телевидению специальный канал с музыкой круглые сутки — пусть оттуда нос не высовывают!

Такой вот был разговор. А лет примерно пятнадцать назад мой приятель болезненно конфликтовал со своими родителями, любил порассуждать о том, что в нас, молодых, не видят людей, которые имеют право быть такими, какие они есть, а не такими, какими нас хотят видеть, не видят людей, способных на самостоятельные идеи и мысли... Ну и так далее. Теперь же он точно знает, какой следует быть нынешней молодежи, как ей себя вести, кого любить, чему поклоняться, а от чего бежать. Теперь его раздражают и пугают быстро меняющиеся интересы молодых, их экстравагантные увлечения. Все это ему непонятно, а значит, лучше, чтобы всего этого и не было. А я вспомнил, как в лета нашей юности, в дни приезда в Москву президента США Ричарда Никсона, этого самого приятеля задержали на углу улицы Горького и проспекта Маркса крепкие мужчины с удостоверениями одного солидного учреждения, отвели в ближайший переулок и настойчиво посоветовали держаться подальше от пути следования президента, потому что одним своим видом он позорит нашу страну, подрывает ее авторитет. Как он тогда бушевал! Как это было обидно и оскорбительно, как хотелось выкинуть в ответ что-нибудь такое!.. Да он лучше их знает, что такое разрядка и зачем она нужна! Да он!.. Да они!..

Это было. А теперь он похлопал меня по плечу:

— Не бери в голову. Правильно мужик в автобусе орал — это все им не игрушки. Время серьезное.

Время, конечно, серьезное, но только ли для тех, кому за тридцать и старше? Или можно считать с девятнадцати? Или с двадцати? Чепуха же ведь получается.

В механизме действия этих взаимных предубеждений не разобраться, если не понять, как он складывался, что запустило его в работу. Дело это не безнадежное, было бы честное желание.

Десятилетиями в нашем обществе упорно закладывалось представление о молодежи как о некоем монолите. Помните? «...Среднего роста, плечистый и крепкий, ходит он в белой футболке и кепке. Знак ГТО на груди у него — больше не знаем о нем ничего!» И действительно, не знали. Достаточно было констатировать с радостью и гордостью, что «многие парни плечисты и крепки, многие носят футболки и кепки», что «много в столице таких же значков — каждый к труду, обороне готов». Те значки в отличие от сегодняшних, как видите, протестов не вызывали. Потому что они были не вызовом, а необходимой принадлежностью, удостоверяющей, что носитель ее ничем от миллионов других не отличается — ни мыслями, ни одеждой, ни мечтами.

Дело не в том, чтобы поиронизировать над тем поколением. Судьба его, трагическая и героическая одновременно, заслуживает самого глубокого уважения. И понимания. До него еще нам дошагать надо.

Дело в том, что многие годы в сознании старших поколений царствовал стереотип: каждое новое поколение, вступающее в жизнь, подойдя к определенной возрастной отметке, должно обратиться в ряды «плечистых и крепких», с песнями и горящими от распирающей сознательности глазами выполняющих поставленные задачи, немедленно откликающихся на призыв. «Комсомол ответил — есть». В этом умении без промедления ответить «Есть!» виделись высшая доблесть, не подлежащая сомнению сознательность.

Стереотип начал разрушаться не сегодня. И не вчера. Но и живучесть его поразительна. Почему? Да потому, очевидно, что есть на него спрос. Хотя время от времени мы и пытаемся его подкорректировать, так сказать, осовременить, подправить, подретушировать.

Несколько лет назад в ЦК ВЛКСМ слушался вопрос о ходе школьной реформы, о формах школьного самоуправления, о сотрудничестве учителей и учеников. Присутствовали там и специально приглашенные представители одной из школ, расположенных в древнем российском городе, — директор, учитель и ученик, парнишка лет тринадцати, аккуратный, ясноглазый, с прекрасной застенчивой улыбкой. Пришел его срок, и он вышел на трибуну. Не буду пересказывать, что он говорил, всех поразило, как он говорил. С таким отрепетированным пафосом, с такими профессионально поставленными интонациями, что залу не по себе стало. Какая-то неловкая тишина установилась. Взрослым людям было неудобно глядеть в глаза друг другу. А он смотрел с трибуны преданно-сияющими глазами, и голос его, где надо, звенел, где надо, пел, где надо, был тверд, как металл. Потом ему задавали вопросы, как показалось, в единственной надежде услышать от него нормально сказанное слово. Стало ясно, что ничего действительно дельного сказать он не может — не было в той школе ничего, что свидетельствовало бы о каких-то серьезных сдвигах. Но отвечал он на вопросы с теми же отработанными интонациями, с тем же горением во взоре. Сбить его не удалось.

Когда представители школы и города покинули зал, установилась сконфуженная тишина. А потом секретарь ЦК комсомола, который вел заседание, откашлявшись, сказал с укоризною:

— Это, конечно!.. Готовиться к заседаниям, конечно, надо, но не до такой же степени.

Да, сегодня такой вот, поставленными голосами декламирующей пустые слова, а то и попросту вранье, видеть нашу молодежь уже мало кто хочет. Мы уже что-то позволяем ей, уже допускаем, что она может вести себя так, как считает нужным и правильным, вмешиваться в то, что ей не нравится, но... до определенной степени. Определяем для себя эту степень, и чуть она окажется не той — скрипим зубами.

То есть опять же отделяем жестокие границы и требуем неукоснительного подчинения, убежденные, что нашли ту золотую середину, которая устраивала бы всех — и отцов, и детей.