Николка Баженов родился на дальнем Севере, за полярным кругом, в рыбацкой деревеньке Пустозерье - в той самой, про которую сложена поговорка: с одной стороны море, с другой горе, с третьей мох, а с четвертой ох. Отец Баженова потонул, рыбача, когда Николке не исполнилось еще а года. Мать пошла на промысел одна. И рулем, и парусом, и рыбацкой снастью управляла она лучше любого мужика - помора, из старой отцовской берданки била в лет с кормы шняка любую птицу, даже орла и, не в пример хмурым поморам, была весела.

Под однотонный, могучий и настойчивый шум моря мать учила семилетнего Николку рыбацким приметам, тому, что помнила от мужа, окончившего когда - то шкиперскую школу в Кеми, тому, что вычитала сама из оставшихся четырех потрепанных книжек - тех самых, по которым Николка начал в свое время обучаться грамоте.

- Ты думаешь, так просто, - говорила она, серьезно глядя в глаза сына, - ты думаешь, мы море знаем? Ничего мы не знаем. Неучи мы. Темнота. Про море, например, есть такие науки: лоция, геометрия, навигация, астрономия, тригонометрия... Твой батька все знал. Вот был моряк!

Взор ее туманился, она задумывалась, потом, прогнав от себя тоску и глядя вдаль зоркими, привычными к бескрайнему горизонту глазами, приказывала:

- Учись. Белухи все играют. Видишь?

- Вижу, - говорил мальчик.

- Ну, помни. Разыгрались белухи - быть взводню. Белуха волнение на море не любит. Укачивает ее. Понял? Вот она и норовит надышаться как надо. Играет себе и дышит. Это примета верная. Не то что пятничная.

- А какая это пятничная?

- Глупости. Будто если на пятницу ветер сменяется, - значит, крутой займется. Побрехушки.

А насчет гагар - это опять верно... На - ко, возьми бердеш...

Недоумевая, мальчик брал в руки тяжелую отцовскую берданку. Мать отходила в сторону. Над белыми барашками волн сильно и круто парил орел.

- Вернее цель, - говорила мать, - не егози. Мальчик медленно поднимал ствол, брал влево, потом вправо, вверх, вниз... И стрелял.

- Марун ты, - говорила мать. Но постепенно руки его окрепли, взгляд становился острее, походка стала цепкой - рыбачьей.

Деревня была маленькая, дворов на семьдесят, и стояла у самого моря на голом граните. Дальше был мох, летом курились болотца, зимой бескрайней пеленою лежали снега. Происшествий не случалось никаких. Управлял деревенькой купец Минеев - хапуга и пьяница. Он скупал рыбу, морошку, замоченную привозным норвежским ромом, он же судил, давал в долг, пускал по миру. Все были ему должны. Потом как - то летом пришел на моторной шхуне норвежец Иверсен. Шхуна была красивая, легкая, чистая. Иверсен съехал на берег в шлюпке - трезвый, очень вежливый, со всеми здоровался за руку, на ломаном русском языке говорил:

- Бох помощь.

Заходил в избы. Восхищался чем - то, никто не понимал, чем. Всем ребятам подарил по леденцу. Два матроса ходили за ним следом. Матросы тоже были вежливые, один из них, встретив на улице женщину, которая несла ведро воды, взял у нее ведро из рук и донес ей до дому. Оба матроса были чистые, рослые, в меру толстые. Походив по деревне, Иверсен уехал на шхуну.

Пока он был на берегу, Минеев спал. Потом Минеев вышел из избы, посмотрел на море, увидел шхуну и испугался. Два дня он не пил, ходил тихий, пришибленный. Шхуна все не двигалась. Никто не знал, зачем пришел Иверсен. Понимали только, что Минееву это не нравится.

На третий день два матроса - норвежца, выбритые, напомаженные, в синих суконных куртках, приехали за Минеевым. Минеев одел сибирку, под сибирку розовую толковую рубашку, расчесал бороду по - генеральски на две стороны и сел в шлюпку.

Опять сделалось тихо. Шхуна стояла недвижимо, норвежский флаг коммерческого флота развевался на ее мачте.

В воскресенье, в полдень, Минеев высадился на берег вместе с Иверсеном. Лицо его, безобразно распухшее от трехдневного непрерывного пьянства, выражало бешенство.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.